Thousand leagues in the jazz

[Thousand leagues in the jazz] dbsk; homin, AU, NC-17, ~700 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) эта мысль и песня не отпускали меня. whatever. I can't resist you, what good is there in trying? What good is there denying you're all that I desire? Since first I kissed you my heart was yours completely If I'm a slave, then it's a slave I want to be Don't pity me, don't pity me © Louis Armstrong - Kiss Of Fire Just like a torch, you set the soul within me burning I must go on, I'm on this road of no returning And though it burns me and it turns me into ashes My whole world crashes without your kiss of fire [i] Чанмин любит музыкальные инструменты, но в тот момент, когда Юно с остервенением трахает его на крышке рояля, Чанмин ненавидит лакированную поверхность фоно, холодящую его живот. Джаз-бар уже часа два как закрыт и пуст, у Юно при себе всегда есть ключи от черного входа, и, в общем, они никогда не могли дойти до мягкого диванчика в гримерке. Юно держит Чанмина за волосы, словно норовистую лошадь за мягкий загривок и изредка тянет на себя, как упряжку, что бы с придыханием поцеловать. Стальная пряжка ремня на спущенный штанах холодит Чанмину щиколотку. После секса, Чанмин, застегивая последнюю пуговицу рубашки, с досадой смотрит на свою красную шею и пульсирующие вены, ощущая себя вареным раком, которого Юно употребляет под высоко градусный алкоголь. Он до сих пор ощущает на своих губах привкус виски с содовой. Чанмин наклоняется, что бы поднять черную бабочку от смокинга Юно с мраморного пола мини-сцены, в то время как тот, стоя за барной стойкой, добавляет в «Епископа» кубики льда, и они со звоном падают в жидкость. Когда Чанмин небрежно бросает классическую бабочку на стеклянную поверхность стойки, Юно, оторвавшись от стакана, молниеносно хватает не успевшего опомниться парня за белый шелк воротника, тянет к себе, так что тому приходится ухватится за край стенда и встать на цыпочки, и с жаром целует. Ледяные виски с вермутом тонкими струйками стекают по подбородку и шее Чанмину, словно краска по стене, прячась в брюках, и он думает о «искре» и что-то там о «сгореть заживо». Юно думает, что всегда контролирует ситуацию. Он, самодовольно ухмыляясь, поет в приоткрытый рот Чанмина «Since first I kissed you your heart was mine completely» таким тембром, что уставшие ноги второго пробирает дрожь. И все же он выдавливает из себя осипшим голосом «If I'm a slave, then it's a slave I want to be», глядя на влажные губы Юно в пяти сантиметрах от себя. Чанмин знает о гордости Юно, более того он в курсе того, что тот уже второй месяц подряд отвергает всех фанаток ради Чанмина так, что бы тому об этом не было известно. У Чанмина есть чувство собственного достоинства, которое меркнет перед фразой «как насчет секса?», но он утешает себя мыслью, что просто позволяет Юно владеть своим телом. [ii] Чанмин мнется на кухне Юно, держа в руках чехол для скрипки. Изначально план был, под предлогом расстроенных струн и просьбой о помощи, прийти к джазовому исполнителю домой впервые за время их «отношений». Его не волновало, что Юно не играет на скрипке, и, ясен пень, не умеет её настраивать, всё равно чехол был пуст. - Ты чего-то хотел? – бесхитростно спрашивает Юно, вгрызаясь в тост с персиковым джемом. - Знаешь, давай пропустим стадию «я пришел, что бы ты починил несуществующую скрипку» и ты просто трахнешь меня, окей? Юно разводит руками, улыбаясь в потолок, то ли благодаря богов за такой подарок, сам идущий в руки, то ли родителей за свою дьявольскую привлекательность. И Чанмин думает, что вот после сегодня, именно после этого раза он заведет дневник под названием «Вкусы поцелуев с Юно». Они снова не доходят ни до дивана, ни тем более до кровати на втором этаже, и Чанмин, напрягая шею, слышит собственные стоны, эхом отбивающиеся от стенок кухни, проклиная холодный итальянский мрамор кухонного стола, как громадная присоска липнущим к его спине. Юно держит ноги Чанмина своими руками, и когда тот украшает свой живот каплями собственной спермы, лишь ускоряет толчки, не позволяя ему даже нормально «ахать». Чанмину кажется, что кто-то методично бьет его в пах, перекрывая дыхание и он чувствует себя рыбой, выброшенной на берег и хаотично хватающей воздух. Какой-то жалкой макрелью или краснопёркой. [iii] В зале нет свободных мест, взгляды всех обращены к Юно, который, освещенный прожектором, выглядит сгустком священной энергии. Он держит в руках микрофон, что словно парит в невесомости, свисая с потолка на тонком шнурке. Юно не поет, а шепчет заклинание, высасывающее энергию из всех присутствующих в баре. Чанмин же думает, что Юно похож на Гамельнского крысолова, своим голосом вводящего людей в транс и сам погружается на тысячи лье в джаз. Юно не отрывает губы от поверхности микрофона и смотрит на него не то взглядом «здесь и сейчас», не то как Зевс, метающий молнии в беззащитных овец. Чанмин думает, что ему надо бы заземлиться или вживить в организм громоотвод. А еще что тот чертов диван из гримерки надо незаметно перенести в зал.

@темы: dbsk, fanfiction

---

kiss me, I'm your devil

[kiss me, I'm your devil] dbsk; homin, AU, NC-17 (между ними ничего нет), ~1050 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) для нее, она знает о ком я. но умышленно не называю ник. подарок, который понравился ей и благодаря этому удвоил мою любовь к этому тексту с пригоршней острых камней-слов. Your whispers fill these empty halls I'm searching for you as you call I'm bracing, chasing after you I need you more Something I can't fight I cannot escape I can spend my life lost in you! Чанмин думает, что это того не стоило, но он застревает в кровавой массе из быстро пульсирующих сердец и теряет здравый смысл; под ногами хрустит стекло битых бутылок и переливается заревом в свете узких лучей прожекторов, словно северное сияние. В зале толчея, и Чанмин ощущает себя в очереди за последним билетом на космический корабль перед концом света, пока зеленые нити лазеров стреляют на вылет в пьяную толпу. Гортань першит, легкие в самозащите скукоживаются – концертный холл пропитан сигаретным дымом, и Чанмин, пытаясь удержатся на ногах под напором потных тел, воображает себя в аду в разгар смертного сезона. Это не музыка, думает Чанмин, а симфония сломанных голосов и инструментов. Он может только мысленно рвать музыкантам струны, в надежде сломать стену не пробивного шума и звона в собственных ушах, и его воображение, как острый ноготок, цепляет силиконовые вибрирующие нити, которые после разрыва сворачиваются в большие спирали и кольца. Укор, раздувшись в груди по принципу морского ежа, вылил ведро слизистой совести куда-то в область левой пятки и Чанмин готов убежать из этого слишком шумного и тесного места, ради которого ему пришлось ночью воровато выходить из дому. На Чанмина надавливаются и постоянно теснят, зрачки, как сумасшедшие, сужаются и расширяются, ловя очередную вспышку света. Он не разбирает слов и вообще сомневается, что они присутствуют в песнях – звуки напоминают не синхронизированную работу литейного завода, ремонтной автомастерской и патефона с включенной пластинкой нацистского хора. Наконец-то, под жалобный скрип электрогитары, хлопки и топот сотни отдавленных ног, подкрепленный победоносным рыком какого-то вокалиста, выступление завершается и Чанмину кажется, что он пережил свадьбу и повсеместное совокупление викингов. Он пробирается через толпу к выходу, словно пытаясь выбраться из внутренностей кита; душная мухоловка цепко держит ядовитыми зубчиками всех своих жертв. За спиной Чанмина возня, такая, на звуки которой хочется рефлекторно повернуться, но он боится дрогнуть, остаться и подорвать ко всем чертям свой слух. Он не умеет предвидеть свое будущее. Если бы Чанмин знал, он бы никогда не пришел сюда; если бы не желание побывать на рок-концерте, он бы продолжал дома наигрывать на клавишах для семьи классические пассажи и ноктюрны. Но он прыгнул с обрыва в беспорядочность звуков, и в тот момент, когда его нога оторвалась от коричневой земли, а тело больно соприкоснулась с водной гладью музыки – он почувствовал продолжительную смерть своего прежнего «Я»; клавиши пианино разлетелись в щепки под ударом молотка. Он застыл, пораженный заклинанием, стоя каждой ногой на разной по цвету плитке шахматного пола ступенек. Под начальные аккорды песни новой группы, Чанмин, словно изголодавшийся и уставший морской котик, вынырнул из холодных океанских глубин и стал неистово втягивать клетками тела мелодию. Как сломавшийся механический робот, он повернул голову назад, и, через головы загипнотизированного сборища, благодаря ступенчатому возвышению, посмотрел на сцену. Если бы кто-то спросил его, что он увидел и попросил бы описать – Чанмин бы не смог этого сделать, как если бы у него отняло зрение и голос одновременно; это было слишком завораживающее, что бы существовать в другой форме, кроме музыки. Чанмин повис на первом попавшемся металлическом поручне, почувствовав резкую слабость в ногах, как мгновенно растаявшая сахарная вата, превратившаяся в вязкий сироп. - Юно опять дает жару, - прозвучал где-то сзади мужской баритон, подкрепленный добротным смехом. Юно. Юно, Юно, Юно. Чанмин повторял про себя это имя с навязчивой мыслью, что после тысячного раза он сможет загадать желание, и оно, как под действием волшебного амулета, обязательно сбудется. Внезапно захотелось написать это имя кровью на огрызке салфетки, бросить в коктейль и молниеносно выпить, как последний напиток перед смертоносной бомбардировкой. Ощутить его внутри себя. И опьянеть от этого чувства. Чанмин смотрел, как Юно властно держал правой рукой микрофон, и два пальца этой руки, словно два берега мостом, были соединены кольцом по форме черного креста, а между ними, дымя как краешек лампы с джином, тлел красный уголек сигареты. Его взгляд скользил, словно потерявшийся в Бермудах корабль, по голому торсу певца, и, медленно спускаясь по дорожке его черных волосков, тонул в области паха. Юно набирал полные легкие дыма, высасывая жизнь из белого никотинового тельца, и выдыхал завивающиеся облака вместе со словами песни прямо в серебряную сетку акустического прибора. Чанмин мог поклясться – Юно целует микрофон, и такое занятие любовью с музыкой создавало звук высшего уровня, пропитанного всеобщим вожделением; голос вокалиста хрипел, будто был сорван после длительных криков, и отдавал тягучей сипотцой, как перед последней ступенькой достижения финишной ленты оргазма. Юно скалился в пьяной улыбке – Дьявол, открывающий двери Апокалипсиса и выпускающий демонов на свободу. Микрофон был порталом, усиливающим эффект массового помешательства, распыляя феромоны Юно, словно губительный вирус, через колонки. И Чанмину захотелось превратиться в этот самый микрофон, почувствовать рисунок кожи губ Юно и выцарапать его себе на запястье, словно отпечаток пальцев схватившей его руки. Нужна хоть какая-то улика против преступника, укравшего его сердце. * * * Чанмин хочет что-то сказать, но горло стянуто цепью, как приговоренный к смерти узник; и он молчит, стоя в крошечной гримерке, глядя как член Юно исчезает во рту девушки с кудрявыми волосами. Ему должно быть хорошо, но его дыхание ни разу не сбито, и он смотрит своими подведенными черным карандашом глазами на неизвестного пришельца, покрывшегося, словно ожогами, пятнами стыда. - Знаешь, Чанмин, одна блондинистая сволочь как-то сказала: микрофон – это твоя девушка. Держи её так, как если бы эта сучка хотела от тебя уйти. Чанмину все равно, откуда Юно знает его имя; он смотрит на то, как Юно поглаживает каштановые кудри девушки, пока она водит языком по его пенису и хочет, что бы Юно подошел к нему и одним рывком вырвал из груди сердце, бьющееся так быстро, как трепещущая в конвульсиях канарейка, пока кровь не брызнула фонтаном у него из ушей. * * * Чанмин распадается на части, разлетается нулями и единицами, как взломленный пароль. Он стоит впереди всех, загипнотизировано покачиваясь в такт человеческим волнам. В метре он него – рука Юно, нежно поглаживающая микрофонную стойку и Чанмину кажется, что он проспал свое рождение, не услышал будильник и сейчас пытается взмахнуть крыльями находясь на стадии куколки. Юно знает в Чанмине то, что ему самому в себе не понятно, в общем – Юно знает все. Потому что здесь и сейчас, прямо на сцене, Чанмин продал ему душу со всеми телесными потрохами. А Юно, глядя своими темнее черного глазами, приседает на корточки, тянется вперед и целует Чанмина, притягивая его к себе за шею, скрепляя договор наполненной никотином слюной. И Чанмин улыбается, не смотря на то, что по вкусу целуется с горой пепла – он стал той самой сучкой, за которую надо держатся, что бы она не ушла.

@темы: dbsk, fanfiction

---

between heaven and earth

[between heaven and earth] shinee; jongkey, NC-17, AU, ~1150 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) Nothings real Nothings making sense I feel it's gonna rain For days and days~ Херефордшир уже несколько дней подряд с утра погрязал в серой туманной дымке, а под вечер богатые гардины из ливней закрывали окна рассыпчатого света. В воздухе неизменно витал тот запах, который, ежась от холода, издавала природа – свежесть со взбитыми сливками влажности и долькой глубоких, темных луж. Чжонхен, придерживая край шелковой портьеры, смотрел в высокое, запотевшее окно. Он хаотично провел ладонью по стеклу, вытирая прозрачно-белый конденсат, словно рисовал рукой. В отдельных местах влага собралась в капли, некоторые из них, соединившись с другими водными крохами, победоносно устремились вниз. Вдали, сквозь плачущее окно, завиднелся серебряно-зеленый тисовый лабиринт, зловеще укутанный туманом. Чжонхен отпустил коричневую ткань, расшитую золотыми розами, так что волны бархатного свага легонько качнулись, словно по комнате пролетел сквозняк. - Еще воя собаки Баскервилей не хватает, - недовольно морща лоб, сказал Чжонхен, обходя кругом лакированный, кедровый столик на резных ножках. Искривленные кольца жизни хвойного дерева рисовали причудливый узор поверхности предмета мебели, словно кто-то по очереди вылил на него различные сорта кофе: от молочно-шоколадного до темно-каштанового цвета. На столике стоял сервиз из китайского фарфора династии Цин, искусно расписанный астрами синих оттенков. Чжонхен, аккуратно взяв антикварную керамику за ручку, поднес её к глазам. Если вертеть чашку по кругу, то можно было увидеть бескрайний цветочный сад, где каждый тончайший штрих художника – великолепной формы лепесток. - Можно завести дога, - сказал Кибом, заходя в комнату, неся в руках сложенную вчетверо газету. – Или мастифа. Полы его махрового халата цвета красного вина из провинции Бордо развивались при ходьбе; босые ноги бесшумно ступали по ковру, легко, словно он шел по воде. На секунду Чжонхену почудилось, будто от каждого прикосновения ног Кибома к ворсу расходятся круги, как от дождевых капель в лужах. Улыбаясь видению, Чжонхен принялся аккуратно, придерживая крышку ногтями, наливать из порцелянового чайничка ароматную, золотисто-коричневую жидкость. От прикосновения серебряной ложки к сахарнице по комнате разошелся тонкий, чистый звон; сладкие крупицы упали в чай, отправляясь в последний путь к своей цели – услащиванию и полному растворению. Кибом удобно расположился в кресле с высокой спинкой, расправляя «The Telegraph», широко держа газету за оба края. Положив ногу на ногу, он распахнул нижнюю часть халата, обнажив голые, худые ноги. Чжонхен, размешивая сахар ложкой так, что бы не дотрагиваться до тончайшей работы стенок чашки, смотрел на контрастную белизну кожи Кибома и темное убранство комнаты. Казалось, он был создан изо льда, высечен мастером из холодной глыбы, что бы поразить собой мир, а с приходом тепла – исчезнуть, не оставив и следа. И Чжонхен мысленно возжелал, что бы английские холода не прекращались, а холодные ливни шли целыми днями. Быстро пролистав газету, шурша бумагой при каждом переворачивании тонких листов бумаги, Кибом удивленно уставился на последнюю страницу – в ней была квадратная дыра, ровно вырезанная ножницами. - Это еще что такое? – спросил Кибом, подняв газету так, что бы бумажное окно было на уровне глаз. - Это чай, - невозмутимо ответил Чжонхен, на вытянутой руке подавая дымящуюся чашку прямо через вырезанное отверстие, которая выехала на блюдце, словно метро из тоннеля. - Очень смешно, и не поленился же встать раньше, - сказал Кибом, принимая чай, глядя на широко улыбающегося Чжонхена. – Хватит, ты похож на скалящегося Чеширского кота. Ты не устаешь поражать меня своей фантазией. В любом плане. Кибом осторожно прикоснулся губами к горячему чаю, глубоко втягивая носом пряный аромат. В чашке кружились в танце скрюченные чайные листья. Чжонхен присел на край подлокотника, наблюдая за Кибомом, который, оттопырив мизинец и закрыв глаза, предавался чаепитию с таким умиротворенным, жизненно важным видом, словно пьющая цветочный нектар колибри. - И всё же, - заговорил Кибом, не поднимая своих ресниц, - что ты вырезал в той газете? Чжонхен молчал, слушая стук веток об оконное стекло, и, наконец, ответил: - Прогноз погоды. * * * - И зачем ты меня вытащил в эту слякоть? – недовольно вздрагивая, проговорил Кибом, пытаясь не отставать от впереди идущего Чжонхена. Они шли по болотно-зеленой траве лабиринта, отгоняя руками белые облака тумана. Со стороны казалось, что они плывут в зарослях тиса. Кибом то и дело терял белую рубашку Чжонхена из виду, который стремительно, не оборачиваясь, шел вперед. Придерживаясь рукой за зеленую, не прекращающуюся хвойную стену, он стряхивал с вытянутых, иглоподобных листьев лабиринтовой изгороди дождевые капли; вся левая сторона его серого гольфа вымокла, наполовину окрасив одежду в цвет мокрого алюминия. Коричневые туфли сбивали с не стриженого газона вечернюю росу, расчерчивая двумя дорожками, словно железнодорожные рельсы, траву. В какие-то моменты Кибому чудилось, что он следует за несуществующим призраком, который пытается затянуть его вглубь живого лабиринта; тело пропиталось запахом влажной грязи, землистый туман завитками отходил от быстро передвигающихся ног. В общем-то, он был не против следовать за этим фантомом в ад. За очередным поворотом Чжонхен скрылся из виду, и Кибом прибавил шагу, огибая тисовую изгородь цвета морозной мяты. Неожиданно, они оказались в центре лабиринта, на небольшой, ровной поляне, телом ощущая тяжесть фиолетово-стального небосвода. Чжонхен стоял в десяти шагах напротив Кибома, словно мраморная статуя – неподвижно и величественно. Резко, без предупреждения, звуки мира исчезли; казалось, кто-то выстрелил в магнитофон природы, прервав естественную радиосвязь. Уши заполнил противный, дребезжащий звон тишины, заставив Кибома прищуриться от недовольства. Он смотрел как характерная, открытая и широкая улыбка медленно появлялась на лице Чжонхена, и в тот момент, когда уголки его губ уже не могли подняться выше, холодная дождевая капля упала Кибому на нос. Молниеносно, без обратного предупредительного отсчета, Кингтон превратился в пристанище ливня. Кибом устало опустил веки и поднял голову вверх, подставляя лицо под легкие удары капель. Гольф и брюки, без того влажные, облепили холодное тело; волосы, сбившись в мокрые пряди, тяжело легли – с них то и дело капала дождевая вода. В тот момент, когда Кибом опустил голову и открыл глаза – он увидел в нескольких сантиметрах от себя Чжонхена; в тот момент, почувствовав на своих волосах руку, их сморщенные от влаги и холода губы слились в поцелуе; в тот момент природа скрепила их близость мощным раскатом грома. * * * - Сегодня я покажу тебе молодой месяц, - прошептал Чжонхен, бережно укладывая Кибома на кровать. - Дурак, уже неделю как небо затянуто тучами. Чжонхен, властно придерживая сидящего на нем Кибома за ягодицы, целовал его соски. Красная и желтая органза балдахина скрывала их голые тела от внешнего, пристыженного дождевой влагой мира; их кровать казалось горячим костром, в котором плясали языки первобытной страсти и искры жарких поцелуев. В последнее время им обоим слишком много кажется. Кибом худыми руками держался за кисточку, сделанную из сплетения миллионов шелковых нитей, что свисала с потолка и от которой волнами расходилась их тканевое прикрытие. «Интересно, почему вначале было два человека, а типов крови – четыре?», - не к месту подумал Кибом. Наморщив лоб, он, ежесекундно контролируя расслабление, насаживался на пенис Чжонхена, ощущая жар от прикосновений его рук к своей коже, проклиная боль, паутиной расходящейся внутри организма. Ощутив первый толчок и то, как неподстриженные ногти Чжонхена впиваются ему в спину, Кибом, напрягая мышцы бедер и невольно подтягиваясь на плотной веревке кутаса, запрокинул голову назад. Он не смог сдержать улыбки, превратив глаза в две тонкие щелочки, и вдруг подумал, что сегодня покажет Чжонхену звезды. На него с верхнего слоя органзы смотрел, пришпиленный булавками, вырезанный из мятой золотой фольги, полумесяц. * Кингтон - город в графстве Херефордшир, Англия. * Сваг - элемент шторного декора, обычно это провисающие «волны» из ткани, крепящиеся поверх всех слоев штор. * Кутас - кисточка из множества сплетенных/сложенных вместе нитей.

@темы: shinee, fanfiction

---

Make it whole, heart and soul

[Make it whole, heart and soul] Анк/Эйджи («Kamen Rideo OOO»), G, OOC, драббл, ~435 слов. Автор:  sulfur. ( голубой единорог) а у меня опять ангст и поток сознания, 36-я серия, набор слов и эмоций. But there's a side to you that I never knew, never knew All the things you'd say, they were never true, never true And the games you'd play, you would always win, always win~ But I set fire to the rain Watched it pour as I touched your face Well, it burned while I cried 'Cause I heard it screaming out your name, your name~ Погрязая во вселенской скорби, темные, словно наполненные синими чернилами, облака сливались в цельное мрачное пятно. Как будто сама небесная сила давила на тучи и они, рыча и огрызаясь, изрыгали из себя потоки холодной воды, словно сжатые в руках губки; брошенные богами молнии пронизывали насквозь мглу, рисуя по темно-синему полотну желтые реки, и пугали людей яркими вспышками. Извержение небес. Колени упирались в хаотичный рисунок щебня и гравия до такой степени, что вся нижняя часть ног, казалось, опущена в озеро боли. Больничная рубашка, исписанная голубыми ромашками - словно вышитая мелкими бусинами, промокла насквозь. Хлорированный хлопок лип к телу, образуя неравномерные складки, сковывая тело ледяной коркой. Если бы это было возможно, Анк бы нарвал букет цветов со своей рубашки, оторвал все лепестки с таким остервенением, с каким кот отгрызает голову синице. В замедленной съемке дождевые капли казались кометами: они оставляли за собой размытую линию, словно терпящие крушение миллиарды самолетов. Они целились в Анка, в открытые участки его кожи, похожие на шкуру общипанного гуся, и метко, как ядовитые дротики или наведенные ракеты, ударялись о тело. Анк посмотрел на поцарапанную об асфальт ладонь: красная линия соединила холм Венеры и Луны, как старая дверная цепочка. Плотная стена воды лилась сверху, наполняя мир серым и навязчивым шумом, как сломавшееся радио; человеческая кровь блеклыми разводами стекала по запястью, словно разведенная с водой красная гуашь. Стоит растопырить пальцы – алый цвет становился ярче, а разводы, словно капли бензина в луже, гуще. Анк невидимым взором, словно на прозрачное стекло, смотрел на то, как разодранная царапина поделила линию его жизни пополам. – Кажется, ты говорил, что обойдешься без тела детектива, - прозвучало где-то близко, так же рвано, и с помехами, как последний эфир тонущего корабля. В одну секунду, словно по ультразвуковому свистку, все звуки окружающего мира исчезли. Анк видел, как человек перед ним, одетый в цветную свободную рубашку и легкие брюки, упал на колени. Он не слышал звука удара, но прежде чем понял, что это должно быть больно, почувствовал, как чужие руки прижали его к себе, с силой обнимая, как золотая оправа искусно граненый бриллиант. Холодные, влажные губы накрыли его уста легким поцелуем. Мгновенно асфальт потерял твердость, и, словно зыбучие пески, стал затягивать всё внутрь воронки. Анку показалось, будто он приник губами к мерной, ночной водной глади - размытой, как вибрирующий мираж, пленяющей и ирреальной. – Без тела, ничего этого не было бы, - сказал Анк тихо, и фраза мгновенно утонула в барабанном монологе дождя. – Возможно, этого всего и нет, - ответил ему Эйджи, проведя рукой по мокрым блондинистым волосам. Они сидели на коленях, сросшись объятиями, как два близко посаженных дерева стволами и ветками, под непрерываемым потоком небесных слез. Словно единая цельная сущность под леденящими струями водопада. Вместе.

@темы: kamen rider, kamen rider ooo, fanfiction

---

Don't ask me questions

[Don't ask me questions] Рю/Филипп («Kamen Rideo W»), PG, драббл, ~260 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) you crossed the line~ our shrunken heads reading signs and lips~ Это было новое чувство, с добавлением щепотки безумия и столовой ложки неизвестности. Происходящее выходило за пределы его понимания, по выбранным паролям не было ни одной книги, даже жалкой мятой страницы с точкой от старой печатной машинки. Библиотека была пустынна; зеленые буквы паролей лавировали в воздухе, и было непонятно, находится ли он в крошечном белом шаре, или же в многокилометровом кубе из белого света. Филипп думал и не находил ответа, как всегда в таких случаях ему подсказывала незыблемая уверенность – если нет книги, нет и происходящего, Земле было виднее. Но его человеческое тело чувствовало себя, как опущенное в чан с тягучим и пряным сгущенным молоком: тонуло и захлебывалось, освобождало одну руку и глубже застревало другой в новой для него реальности. * * * Как-то раз, когда Шотаро и Акико отсутствовали в агентстве, Филипп обнаружил себя лежащим на холодной металлической поверхности сетчатого пола. Казалось, разогретое в печи тело положили на ледяную глыбу; оно трещало и искрилось, как пылающие красным жаром угли, положенные в воду. Две руки без малейшего усилия рвали его длинную полосатую кофту, обнажая голое тело; ткань пищала и рычала, как защищающееся из последних сил животное, обреченное на смерть. - Что ты делаешь, Рю? – выдавил из себя Филипп, понимая, что ответ очевиден. - Я же говорил, - хрипящим голосом сказал полицейский, жадно впиваясь в нежные губы. Отстранившись, быстро и прерывисто дыша, добавил: - Не задавать мне вопросов. * * * Вечером, прикрывая от Шотаро синяки на шее, Филипп впервые закрыл дверь в свою комнату на ключ. В библиотеке он обнаружил тоненькую, практически незримую, если смотреть прямо, книжечку. И он понял, что их история только началась.

@темы: kamen rider, kamen rider w, fanfiction

---

[慾] Анк/Эйджи («Kamen Rideo OOO»), PG-13, драббл, ~750 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) а вот что было после 34-ой серии. криво, совершенно другой стиль, без красивых слов и эпитетов. секс не описываю до конца, я его думаю в своей голове ккк : ) будучи помешанной на КР я не могу сейчас писать, как обычно. могу лишь булькать и глупо улыбаться. Gier~ - Это всё из-за тебя, - разгневанный Анк махал забинтованной рукой перед глазами Эйджи. – Если бы ты не трансформировался с помощью фиолетовых медалей, мне бы ни пришлось рисковать собой. - Я спас тебя! – возмущенным тоном ответил Эйджи. – В противном случае тебя бы поглотила твоя вторая половина. - Это еще не известно. А вот это, - Анк показал руку в спиралях бинтов так, словно грозил Эйджи кулаком, - уже проверено. - Ну тогда прости, что спас тебя! – елейным голосом пропел Эйджи в спину картинно повернувшегося блондина. – Надо было бросить тебя там умирать. А что мне с твоей смерти? Я бы договорился с Датэ, он бы помог мне собрать три главных медали. Я и без твоего надзора могу превращаться и помогать людям. Эй, ты слышишь меня? Эйджи схватил Анка за руку и с силой развернул парня лицом к себе. Встречный поток воздуха приподнял светлые кольца челки блондина и легко вернул на место; подведенные толстой черной линией глаза Грида с вызовом смотрели на человека; сжатые в тонкую полоску губы выражали нескрываемую, поистине детскую обиду. - Ты думаешь, что Гриды ничего не чувствуют? – спросил Анк, словно выплевывая из себя слова. – Ни боли, ни наслаждения? Что они не умеют любить, а только ненавидеть и желать? – он хмыкнул, приподняв на секунду бровь, не закрытую локонами волос. – А почему бы не подумать о комбинации: «желать любви»? С этими словами Анк вырвал руку из худых пальцев Эйджи, с силой вцепился ею в подбородок парня и впился губами в его губы. Захваченный врасплох, Эйджи оторопело стоял, не в силах пошевелится, видя перед собой ресницы блондина в такой близи, в которой они еще никогда не находились. Почему-то он думал, что губы полумертвого детектива, телом которого владеет Анк, должны обязательно быть морозно-холодными, но они были мягкими и горячими, как у обычного живого человека. Наконец-то в голове сработал запоздалый щелчок сознания и Эйджи, громко вбирая носом воздух, отпихнул от себя Анка. Пытаясь обеими руками отодрать руку ухмыляющегося, с высоко поднятым подбородком блондина, Эйджи оступился, потерял равновесие и с громким стуком упал на пол. Через несколько секунд послышались гулкие, приближающиеся удары ступней по лестнице и парни услышали взволнованный голос Хины за закрытой дверью: - Братик, ты в порядке? Я слышала какой-то громкий стук. - Всё хорошо, - ответил Анк, не переставая скалится в улыбке. - Точно? – уже более спокойно спросила Хина, что бы лишний раз удостовериться. - Да, Хина-чан, у нас всё нормально, это я просто случайно стол опрокинул, - сдавленным голосом ответил Эйджи, ощущая боль по всей спине. - Ну, тогда ладно. Если что – я буду внизу. Когда звуки шагов совсем затихли, Анк протянул невредимую руку всё еще лежащему на полу Эйджи, скривленное лицо которого описывало всю радость от ноющих болью рёбер. Темноволосый недоверчиво посмотрел на ладонь блондина, но всё же схватился за неё. Рывком Анк поставил Эйджи на ноги, всем видом показывая радость от чувства собственного превосходства. Зло, с плохо скрываемым недовольством, Эйджи смотрел на Анка, в глазах которого плясали черти, не зная, чего бы такого сказать, что бы поставить его на место. Грид не дал человеку времени придумать полный ненависти ответ – он с силой толкнул Эйджи, так что тот, смешно размахивая руками, повалился на кровать. Ошалело, не зная, что делать, парень смотрел на взбирающегося на него Анка, и охнул, когда тот удобно сел на его пах. - Я покажу тебе, какие чувства могут испытывать Гриды? – сказал Анк, проведя языком по верхним клыкам. Эйджи сразу же понял, что сейчас будет. Почувствовав, как набух его пенис, он с диковинной для него легкостью решил не противиться липкому, словно растаявший в кармане леденец, чувству, пеленой накрывающее его с головы до пят. Наблюдая, как, дышащий властью, Анк неумело снимает с себя черную футболку с белым рисунком, - приподняв верхнюю часть тела, Эйджи стал торопливо расстегивать молнию его красных брюк. Бросив верхнюю одежду назад, не глядя куда, блондин, с растрепанными волосами и спутавшимися локонами челки, обнажил свою худую талию и плоский живот. - Ничего выдающегося, - пропел Эйджи, украсив нежную кожу Анка дорожкой из поцелуев. Сразу же он почувствовал, как, давя рукой на грудь, его вновь властно положили на кровать. - Это относиться и к тебе, - своим грудным, низким голосом сказал Анк, запуская руки под цветастую кофту Эйджи. Парень хотел улыбнуться, стыдливо прикрыв тыльной стороной руки глаза, но не успел: его пухлыми губами завладели тонкие, изящные губы блондина. И Эйджи ответил на поцелуй, впервые без упрямства и лишних, придуманных им самим, глупостей. Казалось, фиолетовые медали Эйджи резко вступили в силу, превратив парня в Грида, но это была простая человеческая жадность. Единственная, которой он был подвластен и которую не мог больше контролировать. Жажда к обоюдному подчинению. Жадность обладания Анком.

@темы: kamen rider, kamen rider ooo, fanfiction

---

Fremdkörper

[Fremdkörper] Анк/Эйджи («Kamen Rideo OOO»), G, драббл, ~270 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) это просто поток сознания, кривой текст с острыми углами. im Grunde des Herzens~ - Ты – тело, и у тебя есть душа. - Нет. Я – душа, у которой есть тело… Свирепый февральский ветер – сердитый вихрь из пушистого, как сахарная вата, снега, протяжно выл и свистел из щелей оконной рамы. Анк, поджав к груди худые ноги, усиленно кутался в красный шелк покрывала. Иногда Анк ощущал себя уставшим, измученным безрезультатными поисками своих главных медалей, котом, которому давно не обрезали когти. Тонкие и острые, они врезались в мягкие подушечки лап – шершавые, как если гладить бархат против ворса, впиваясь кончиками в одни и те же точки. Анк был один, диковинный пустынный цветок в бескрайних холмах песка цвета женьшеневого корня; существовал реальности наперекор. Он ненавидел это человеческое тело, не выдерживающее сильных морозов или душной жары; тело, которое рыдало кровью, словно надломленная береза желтоватым соком по весне, стоило стальному лезвию коснуться молодой кожи; тело, реагирующее дрожью на прикосновения чужих рук. Анк ненавидел детектива, телом которого обладал – его человеческие чувства, словно клейкие, жалящие щупальца медузы, обвивали и подчиняли себе хаотичный порядок серебряных медалей его магической руки. Казалось, они стали металлическим скелетом и Анк уже не мог понять, кто на ком паразитировал. Грид, как будто опытный, искусный музыкант, непринужденно играл незаконченный Реквием Моцарта, под методичный стук человеческого сердца - живой метроном. Анк ненавидел Эйджи, который одним лишь своим присутствием заставлял его пачками глотать поблескивающий кристальными гранулами, сладкий мороженый лёд, в безуспешной попытке умерить разгорающееся внутри себя пламя. Упрямый взгляд глаз цвета молочного шоколада, заставлял мышцу, пронизанную кровеносными сосудами, учащать ритм биения. Анк всегда возвращался, даже если от обиды его магическое существо захлебывалось раскаленным серебром. Потому что ни один кот не может быть без когтей, какую бы боль они не приносили.

@темы: kamen rider, kamen rider ooo, fanfiction

---

arder de pasión

[arder de pasión] k/the j (ulzzangs), G, драббл ~315 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) огрызок мыслей, посвященный  Shimizu Hiro. Pájaro rojo... ese pajaro rojo... love is friendship set on fire Не останавливайся. Джей смотрит на мирно сменяющие друг друга бесконечные потоки волн красного сатена; три тонких пальца водят краем подола юбки - рисуют ярко-оранжевые линии, словно тлеющий уголек бенгальского огня. Поленья трещат в пламени, как ломающиеся кости, краснеют и чернеют, осыпая побережье пепельными кусочками своей обугленной кожи. Джей замер, глядя черными зрачками с пляшущими в них отблесками костра на обтекающие его потоки невидимой, жгучей лавы. Извержение человеческого вулкана. Кей отбивает на песке рваный ритм босыми ногами, глухим стуком отдающимся в наполненной горячей магмой груди Джея; узкие запястья живут своей пламенной жизнью, рисуя в соленом воздухе незримые спирали. Пожалуйста, не останавливайся. Волны, вздымаясь редкой, белой пеной, водяными зубами вгрызаются во влажный песчаный берег; переворачиваемые прибоем дырявые ракушки, словно кастаньеты, вторят гулкому стуку ступней. Джей неотрывно смотрит на плавную линию талии Кея, на методичные покачивания бедер, спрятанных в красных волнах ткани; руки взметнулись вверх, растопыренными пальцами глядя на изъеденный до дыр месяц, задев прядь волос – в темноте – продолжение черно-синего полотна ночного неба, с дымчатыми разводами млечного пути. Пространство разрывается шумом морских волн, но играющая где-то рядом гитара, дребезжа металлическими струнами, сшивает мир музыкальной нитью. Ноты, словно пули, проходя сквозь Джея, пристегивают его – человеческую искру, к общей, не тлеющей картине страсти. Не останавливайся, пока я не догорю до конца. Лицо Кея искажено: кажется, он сейчас заплачет, и слезы на его пылающих жаром щеках испарятся раньше, чем успеют прочертить и половину дороги до подбородка. Нос к носу – Джею кажется, что он как сигарета, мгновенно вспыхнувшая от одного взгляда на голубое пламя, заглатывающее деревянную спичку. Он знает - они не смогут оба, как пожизненные калеки, ходить с яркими рубцами ожогов по всему телу. Он знает – сегодня, под звуки испанского фламенко, раскаленными ножницами разрезающие в клочья красный сатен юбки, они с Кеем сгорят дотла. А утром, под лазурным взглядом безучастных морских волн, как красноперые фениксы, возродятся из пепла, что бы ночью снова сгореть в красно-желтом пламени страсти.

@темы: ulzzangs, fanfiction

---

Akhmim

[Akhmim] сиквел к «La Divina Commedia» shinee; onew/taemin, PG-13, AU, мини, ~450 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) для  marja-san, которая очень сильно хотела продолжение. So unreal but I like it anyhow~ I go faster and faster and faster and faster and faster and faster and faster~ «Здесь жарко», - говорит Тэмин, держа пальцами, словно щепотку гранул соли, воротник белой хлопковой рубашки, в надежде поймать ею, словно искусной рыболовной сеткой, поток прохладного нильского воздуха. Солнце, на вид – раскаленный яичный желток, меткий и беспощадный охотник, стреляло лучами жары в изнуренных людей. Редкие храмы – увядшие, заживо зажаренные цветы шафрана, возвышались округлыми крышами над инкрустированными сохагским песком стенами домов. Тэмину казалось, что с каждым вздохом его легкие наполняются горячими, жаркими углями вечного египетского огня, а из ноздрей вылетают искры. «Жди ночи», - говорит ему Чжинки, лежа в тени черного шелка с ассиметричными рисунками красного лотоса и золотых полумесяцев. Его рубашка распахнута, на местах пуговиц, оторванных за ненадобностью, словно задираемый ветром пух детеныша буревестника, торчали скрюченные нитки. Тэмин смотрел, как большие пузыри в колбе кальяна взбирались друг на друга, пока Чжинки наполнял легкие дымом. Белая пелена, извиваясь, словно бесхребетное чудовище, выбиралась из приоткрытых, пересохших и потрескавшихся губ египтолога, исчезая в знойном воздухе. В янтарно-красном свете закатного солнца толпа черных людей, крича и подпрыгивая, тянула худые руки к белому теленку, покрытого разводами крови, которого несли на небольшом пьедестале, заваленного бутонами белых и нежно-сиреневых цветов. Зерна песка, убегая сквозь пальцы рук, присоединялись к желтому океану. Тэмин замер, глядя на прозрачный кубик льда, одиноко лежащего на груди Чжинки. Холодные капли талого минерала, в которых мир казался перевернутым вверх дном, присоединялись друг к другу и, весело поблескивая, стекали внутрь углубления пупка. Чжинки взял скользкий кусок затверделой воды, провел им по сухим губам и зажал в зубах, словно алмаз в золотой оправе. В следующую секунду Тэмин не мог разобрать, что приятней – холодное прикосновение твердого водяного кристалла или влажных губ. Ночной глаз Гора, словно искусный художник, заштриховывал город пастельным мелком цвета растворенной в молоке ванили. Небо, внезапно быстро завешенное черным покрывалом, обняло город темнотой ночи. Тэмин видел, как во тьме искрились языки пламени; как тут и там в ярко-желтом свете огня появлялись человеческие руки и лица, искаженные пьяной улыбкой, и ему казалось, что город провалился в подземное царство Сета. Длинные стебли трав перешептывались между собой под монотонные стоны, звуковым вакуумом закупоренные в стенах города; воздух наполнился пряным, дурманящим ароматом. Тэмин, лежа на песочном ковре, словно в клубах дыма спаленного афродизиака, под песни на непонятном ему языке, звучавшие на другой стороне Нила, растворялся в первобытном сладострастии. «Хем Мин», - прошептал Чжинки, властно прикасаясь к молодой и нежной коже, на которой золотисто-желтые блики костров рисовали причудливые узоры. Два тела не могли и не хотели останавливаться, как приведенная в действие химическая реакция двух дополняющих друг друга наркотических веществ. Они курили друг друга, как первоклассный, истекающий вязким, липким соком табак. Соединялись, как два безупречно подобранных алкогольных напитка в одном коктейле. Целуя волосы Чжинки, Тэмин улыбнулся ярко мерцающему на темно-синем небе Сириусу, представляя, как они вдвоем с профессором на кафедре будут вытряхивать из потертых ботинок наполненный жаркими воспоминаниями песок. Сохаг - провинция (губернаторство) в Египте, на территории которой расположен город Ахмим, в котором в додинастический период поклонялись богу Мину. Ахмим - арабское (и общепринятое) название города Хеммис (Хеммис - это древнегреческое название города, греки так же называли город Панополь, приравнивая Мина к греческому богу Пану). В одном из вариантов название города произошло от слов "Хем Мин" (святыня/святой Мин). В сиквеле идет игра слов между именами египетского бога Мина и, собственно, Тэмина. Мин - египетское божество, в одно время покровительствовавшее кочевникам и охотникам, позже за ним закрепилась роль бога плодовитости и деторождения. Обычно изображался в виде чернокожего мужчины, в одной руке державшего хлыст, а другой он придерживал свой "стоЯщий" фаллос. Все фетиши этого бога связаны с совокуплением. Храмы Мина обычно были круглыми, окруженными, наподобие райского сада, зелеными деревьями и кустарниками, которым некоторые египтологи приписывали свойства афродизиаков. Культ Мину был очень распространен и имел много пышных празднеств, в которых учавствовали цари и придворные, так как считалось, что рост населения зависит исключительно от этого бога. Низшие слои населения считали праздник отличным оправданием для оргий и дебошей, выпуская на волю свою похоть. Жречество Мину было очень могущественным, праздники его были популярнее, чем у Осириса, сами жрецы потворствовали сексуальным игрищам и сделали проституцию религиозной профессией. В Ахмиме, в додинастический период, священным животным был белый бык Мину. Сириус - самая яркая звезда ночного неба, находящаяся в созвездии Большого Пса. Некоторые египтологи связывают эту звезду с Осирисом (если толковать египетскую мифологию с точки зрения астрономов и астрологов) И если кто забыл/не знает - у египетского бога Гора один глаз отвечал за день (Ра), а второй - за ночь (Осирис).

@темы: shinee, fanfiction

---

La Divina Commedia

[La Divina Commedia] shinee; onew/taemin, jonghyun/kibum, R, AU, мини, ~3200 слов, завершен Автор:  sulfur. ( голубой единорог) his own God~ Ⅰ. E caddi come l'uom cui sonno piglia Иногда Тэмину казалось, что исторический корпус Гейдельбергского университета – машина времени. Звук шагов раздавался каменной симфонией под высокими сводами арок, словно ногой человек давил на клавиши органа и громоздкий музыкальный инструмент издавал причудливую мелодию, эхом гуляющую по всему зданию. Старинный организм, пронизанный деревянными балками - кровеносными сосудами, скрипел и протяжно вздыхал залетающими в створчатые окна ветрами. Неровные плафоны ламп, словно застывшие в период цветения лилии, прятались под потолком, испуская из себя дымчатый свет, как если бы с ним опадала золотистая пыльца. Веками каменные лица, словно замурованные люди, взирали молчаливо на живых с высоких каменных стен. Тэмин часами мог сидеть в Актовом зале университета, на грубых лавках, реставрированных несметное количество раз, ненасытно впиваясь взглядом в витиеватую резьбу деревянных колон. Не было на свете ничего прекрасней золотого фона икон, приятней прикосновения шершавого красного бархата обивки стульев и скрипа деревянных половиц. Прохладно-горький запах белых хризантем пропитал собою весь зал самого старинного университета Германии. Большие здания корпусов, словно напуганные грибы, спрятались на дышащей историей земле Баден-Вюртемберга. Тэмин любил смотреть на Старый город с «тропы философов» и пересчитывать бежево-кирпичные и болотно-синие крыши домов, утопающие в густой зелени деревьев. Весной город наполнялся запахом цветущих миндальных деревьев, а осенью – ароматом спелого винограда. Это был такой Гейдельберг, из которого не хотелось уезжать, и в душе Тэмин приватизировал каждый сантиметр города. * * * Тэмин впервые попал на кафедру египтологии, когда ему потребовался для изучения печатный вариант «Книги мертвых». Потянув на себя ручку, он со скрипом отворил дверь, и в ту же секунду облако пыли накрыло его, словно вырвавшееся на волю стадо породистых лошадей. К величайшему удивлению в комнате, заставленной книгами, опасно балансирующими друг на друге, стоял приторно сильный запах ладана, вероятно курящийся, что бы сделать запах пыльной затхлости менее удушливым. Пожелтевшие фолианты, свитки, рукописи с мелким, вытянутым почерком, глянцевые журналы с вязью непонятного языка занимали всё пространство комнаты и Тэмину пришлось пробираться сквозь них балансируя на цыпочках и задерживая дыхание. Что происходит с человеком, когда он видит Яхве? По меньшей мере, теряет равновесие и падает на пол, цепляя руками горку книг, которые с шумом и грохотом валятся на скрипучий, местами прогнивший паркет. Когда чьи-то руки вытягивают тебя из-под тяжести громоздких томов и фолиантов с разлетевшимися по периметру комнаты страницами, когда тебя ставят на ноги и тебя ослепляет доселе невиданный блеск – тебе уже не дают упасть во второй раз, заботливо придерживая со всех сторон. Если бы не ладан – Тэмин уже давно бы потерял сознание, а потом, проснувшись, списал бы видения на побочный эффект пыли. Одно из существ, шурша гофрированной юбкой из золотой ткани, поднялось по маленькой лестнице, сосредоточенно глядя на ряд книг и аккуратно водя длинным пальцем по их корешкам. Затем молниеносно, словно скатерть из-под бокалов, выдернуло нужный том из цепких объятий других фолиантов и с легкостью спустилось на пол. Египетское божество вплотную подошло к Тэмину и изящно протянуло старинную «Книгу мертвых», глядя на него карими глазами, подведенными четкой черной линией с отходящими от центра глаза вниз стрелками и завитками. - Ты же за этим пришел? – спросило божество, звеня причудливым украшением на шее, сделанном в форме золотого полукруга и украшенного разноцветными полосками граненых камней. Тэмин только и смог кивнуть, беря книгу, разглядывая маленькое изображения анха на левом запястии существа, и проглядывающуюся сквозь кожу голубую паутину вен. - Он всё еще не пришел в себя? – раздался голос откуда-то слева, приглушенный столбами книг, следуемый шуршанием тканей и тонким звяканьем. - Ну, он хотя бы не выбежал с криком из кабинета, как тот парень позавчера, - одобрительно вторил ему другой голос из-под стола. Божество, давшее Тэмину книгу, вплотную подошло к нему, оценивающе осматривая с головы до пят. Затем резко схватило всё еще не до конца пришедшего в себя первокурсника за подбородок, пристально вглядываясь в черты лица. - С него будет толк, - произнесло божество, отстраняясь от Тэмина, ступая вглубь кабинета, легко, словно идя по водной глади моря. * * * - Ты знаешь, что Гор был двуполым богом? – спросил Чжонхён, нежно поглаживая подвеску на своей шее в виде золотого скарабея. Тэмин посмотрел на Кибома, уныло листающего арабский журнал, с неким проблеском понимания происходящего. - Он имел два глаза, - продолжал Чжонхён, - солнце и луну, один определял его лик днем, другой ночью, тем не менее они были близки друг другу, существовали «до богов». Никто не знает точно, но так повелось, что Ра, - Чжонхён указал правой рукой себе на грудь, - стали считать богом Солнца. - А Осириса, - продолжил Онью, намекая на себя - Богом Луны. Достоверно не известно, но Ра и Осириса считают близнецами – детьми Гора. - И в то же время они являются моими другими ликами, моей душой в их телах, - сказал Кибом, небрежно кинув журнал на пол и дернув головой так, что причудливая конструкция из черных косичек и золотых колец-заколок на ней опасно накренилась. - Не твоей, - сказал Чжонхён, подходя вплотную к Кибому и целуя нежную кожу его плеча так, что только глядя на это Тэмину обожгло губы, - а нашей общей. - Есть и другой вариант мифа, - начал Онью, не обратив никакого внимания на произошедшее, удобно устраиваясь на диване, покрывало которого было украшено вышивкой тонкой работы и лоскутным шитьем, - Анубис, по приказу Ра, собрал останки Осириса, убитого родным братом Сетом, и забальзамировал его. Это была первая в мире мумия. Исида, прекрасная богиня и жена Осириса, не найдя единственную часть тела своего мужа – его фаллос – слепила его из глины, прирастила к мумии, освятила и в образе соколицы, волшебным образом, зачала от него Гора, что бы тот отомстил Сету за смерть отца. Тэмин, не привыкший к таким разговорам и мысленно представив себе это совокупление, покраснев, вжался в спинку единственного в кабинете кресла под насмешливым взглядом трёх божеств. Ладан действовал дурманящее, расшатывая тонкие грани между сном и реальностью. - Это еще что, - сказал ухмыляясь Кибом, рисуя круги указательным пальцем правой руки по открытому животу Чжонхёна, который стоял перед ним. – Ра произвел на этот свет Шу, божество воздуха, и Тефнут – богиню влаги, при помощи мастурбации. Чжонхён картинно фыркнул и закатил глаза. Затем развернулся и прижал Кибома к столу, на котором тот сидел. - А еще культ Ра был материален и очень груб, - сказал непонятно кому Чжонхён, запуская руку под золотистое украшение на груди Кибома. Тэмин видел, как Кибом вздрогнул от прикосновения холодного скарабея на длинной цепочке к его голому животу и стыдливо, словно увидел запретные игрища богов, потупил взор. «Кто же они на самом деле? Боги или люди со странными увлечениями?», - думал Тэмин, разглядывая дубовые кольца лакированной половицы паркета. - Мы - одно целое, - словно прочитав его мысли, сказал Онью. – Люди говорят, что Яхве в нас самих, значит мы все Яхве. Мы изображения одного и того же солнца в разные эпохи, мы сыновья и отцы друг друга. Одна душа в разных образах, разных внешних обликах. Египтяне приписывали богам жен, не понимая, что они все двуполы. - Мы не уверенны, что понимаем «Книгу мёртвых» или «Тексты пирамид» верно, так как не уверены, что правильно читаем их, - продолжал Онью, присев на подлокотник кресла. Он взял в свои руки левую ладонь Тэмина, с улыбкой вглядываясь в ярко выраженные холмы Солнца и Сатурна. Затем Онью снял со своего запястья золотой амулет с гравировкой ручной работы, на котором был сложный и замысловатый рисунок из египетских символов, и бережно одел его на руку Тэмину. - Зато мы уверенны в одном, - прошептал Онью, вплотную приблизившись к лицу прижавшегося к противоположному подлокотнику кресла Тэмина, для чего ему пришлось изогнутся и поддаться вперед. – Мы ждали именно тебя, - с придыханием, улыбаясь, сказал Онью, глядя, как Тэмин опасливо зажал рот ладонью, пытаясь защитить свои губы. Видимые микрочастицы пыли танцевали с незримыми молекулами аромата ладана в мягкой дымке света ламп. Тэмин заснул в кресле, всё так же прикрывая рот своею рукой, ощутив нежное прикосновение губ к тыльной стороне ладони перед тем, как окончательно отправится в царство Пта. * Яхве - имя Бога, под которым Бог открывает себя человеку. Можно сказать, что это безликое название, человек видит своего Яхве (то есть своего Бога) в зависимости от религии, к которой себя причисляет, в разном образе. ** Холм Сатурна, если верить хиромантии, кроме всего прочего обозначает склонность к оккультным наукам, а холм Солнца отвечает за религиозную толеранцию и интуиционные способности к наукам. *** Пта считался самым верховным божеством в Древнем Египте, творцом всего на Земле. Пта очень почитался в Мемфисе (изначально считался только богом именно этого города, но после его культ разросся) и в одном из его храмов статуя Пта стоит у фетиша - ствола дерева Тет, которое ассоциировалось с идеей новой жизни и возрождения. По египетским верованиям Пта производил богов силой мысли. Ⅱ E caddi come corpo morto cade Наступил октябрь, а с ним пришел затяжной сезон осенних ливней. Темно-синие облака, словно щедрые любители драгоценных камней, пригоршнями сыпали прозрачные кристаллы воды. Дождевые капли, смешиваясь с августовской пылью, что словно ковер лежала на крышах домов, собирались в криволинейные серые ручьи, теряющиеся в реке Неккар, на глади которой слезы небес отыгрывали беспокойную мелодию. Осень настойчиво и властно прогоняла летние тепло и сухость, заявляя свои природные права на существование. * * * Последний месяц, в какую бы часть корпуса Тэмин не шел, выходя из размышлений он всегда обнаруживал себя перед одной и той же дверью кафедры египтологии. Сквозь мутные квадраты мозаики дверного стекла он видел, как нечеткие золотые пятна неспешно передвигались в кабинете. Так, словно в нём не было опасных углов шатких книжных пирамид. Прежде чем Тэмин понимал, почему вновь пришел сюда, его рука уже тянула на себя дверь, рычащую скрипом, словно рассерженное чудовище Аммит. Он слушал удивительные рассказы человекоподобных богов или богоподобных людей, намного более захватывающие и интересные, чем те, которыми его «кормили» на лекциях. Он не боялся спросить вслух, кто они такие на самом деле, но в душе опасался, что ответ окажется приземленным и тривиальным, и вся та магия, которую божества создали вокруг себя, растворится и уплывет вместе с холодным дождем. По этому он глотал грызущие края души вопросы и наслаждался разворачивающимся перед ним волшебным действом, как если бы это была естественная составляющая города, который он так любил. Иногда Тэмину, после длинных разговоров с троицей в золотых одеяниях, снилось, что он окружен теплым сиянием, словно божественным ореолом, исходящим из него самого, а в руках у него – золотой скипетр в человеческий рост. Внутри своей головы Тэмин отчетливо слышал собственное ровное, спокойное сердцебиение, словно целиком, до последнего пальца, находился в утробе матери. Просыпался он в умиротворенном состоянии, с удивлением глядя на свои ладони, словно те в действительности держали и помнят холодную тяжесть скипетра, играющего различными оттенками желтого и золотого. * * * - Что ты знаешь о смерти Осириса, Тэмин? – спросил однажды Кибом, лежа на коричневой поверхности письменного стола, заботливо смахнув все рукописные виньетки на пол, подперев щеку рукой. - Его убил Сет, - уверенно ответил Тэмин, листая перевод надписи Шабаки. - И чему только студентов нынче учат! – скривился Чжонхён, поправляя книги на полке. – Ты можешь поклясться своею жизнью, что именно Сет убил Осириса? – грозно сдвинув брови, Чжонхён посмотрел на растерявшегося Тэмина. Первокурсник хаотично соображал, что он сделал не так, и, словно компьютерный вирус, вытягивал из памяти окна воспоминаний. Он был уверен, именно так выразился профессор Штайнберг на лекции, но, словно в казино, поставить на кон свою жизнь ему не позволяло крохотное зернышко сомнения. - Штайнберг? Этого дилетанта надо отправить к Анубису на перевоспитание. Может грозная шакалья морда научит его правильно выражаться, - процедил сквозь зубы Онью, восседая сразу на двух томах Энциклопедии мифологии. Его шею украшал золотой полукруг с россыпью красных рубинов, отбрасываемых блестящие лучики в мягком свете ламп. Тэмин уже привык к тому, что троица, не разуваясь, входила в его голову, когда им вздумается. Его удивляло лишь то, как в такую холодную пору, когда в старом корпусе через все щели и трещины гуляли морозные сквозняки, божества неизменно носили только гафрированные юбки да украшения. Посмотрев на голые ноги Онью, Тэмин поежился и спрятал нос в теплом от дыхания воротнике шерстяного свитера, и натянул его низ на прижатые к животу колена. - Существует два варианта мифа, - начал Чжонхён, устроившись на верхней ступеньке книжной лестницы, глядя как дождевые капли стекают по оконному стеклу. – Тексты пирамид говорят, что Сет убил Осириса, расчленив его тело и раскидав останки по всему Египту. Таким образом, Сет занял трон убитого бога, поговаривают, он даже был влюблен в Исиду, хотя она явно не разделяла его чувств и зачала от мумифицированных останков мужа Гора, который низверг Сета. - В то же время текст Шабаки, - продолжил Онью, кивнув головой в сторону лежащей рядом с Тэмином книги, - говорит, что Сет бросил Осириса в Нил, в котором тот утонул. В одном греческом папирусе утверждается, что Осирис лежал в Ниле три дня, пока его не нашла Исида, частично съеденного рыбами. - Ага, и у него не было фаллоса, рыбы-гурманы знали что клевать, - хихикнул Кибом, получив от Онью полный жгучей ненависти взгляд. Тэмин, слушающий рассказ и одновременно растягивающий петли свитера заостренным амулетом, подаренным Онью, еле сдержался, что бы не прыснуть со смеху. - В любом случае, - возобновил рассказ Чжонхён, спрыгивая на пол, звякнув при этом своим скарабеем, - мемфиты, страстно верившие в загробную жизнь, сделали Осириса своим фетишем, начали культ поклонения, всем приверженцам которого обещали воскрешение и вечную жизнь после смерти. Логично, учитывая, что его вернули к жизни и он стал Великим Судьей. - Судьей? – переспросил Тэмин, не понимая, о чем речь, вставая на ноги и наворачивая круги по свободному от книг пространству, в надежде быстрей согреться. - После смерти человек предстает перед судом, - начал Онью, слезая с книг и становясь босыми ногами на холодный паркет. - Анубис взвешивает произносимые ба мертвого слова, Тот их записывает и, убедившись, что ба умершего человека не врет, отправляли его к Осирису, который взвешивал, - Тэмин почувствовал, как кто-то стал за его спиной, - сердце. С последним словом Онью, словно хищная птица, больно впился ногтями Тэмину в грудь. Тэмин вскрикнул от неожиданности, но в ту же секунду замер, задержав в легких воздух, ощущая холодную руку под свитером на своей талии. - Твое сердце принадлежит мне, Осирису, - прошептал Онью, обдав ухо Тэмина прохладным воздухом. – Думай обо мне. В долю секунды земля ушла у Тэмина из под ног, и ему показалось, что он заснул во сне. Густой туман, словно шелковые нити кокона, укутывали его тело, прижимая к какой-то гладкой поверхности. Тэмин слышал хлюпанье воды; ощущал прикосновения чужих рук к своему телу так, словно к его коже прикладывали раскаленный метал, оставляя ожоги; в голове знакомый голос настойчиво повторял ему без остановки: «Думай обо мне, думай обо мне», пока сухие губы целовали его шею. Тэмин сам не знал почему, но прижался всем телом к божеству, как к последней надежде на спасение из этого наводящего до последней клеточки организма страх места, лицо которого не мог разобрать, ощущая, как острые углы граненных драгоценных камней шейного украшения врезаются в запястья. Проснувшись с глубоким вдохом в мягком кресле, Тэмин сразу же скрутился в позу эмбриона от ноющей боли во всем теле. Он не сразу понял, что был один в пыльной комнате, и на его руке не было никакого амулета. * Неккар - река в Германии, протекающая через Баден-Вюртемберг, один из главных притоков Рейна. ** Аммит - загробное чудовище, пожирающее усопших, уничтожающее тела и души тех, чьи грехи превышали благие дела. Изображалось в виде составного чудовища, на треть крокодила, треть льва и треть гиппопотама. *** Анубис - древнейшее божество, проводник умерших в загробный мир. Изображалось с головой шакала и телом человека. **** Ба - в египетской мифологии - душа человека. Существуют несколько вариантов рождения, жизни и смерти Осириса. После завершения этого фика я напишу очень длинное и содержательное пояснение, что произошло с Тэмином, о многом напишу в общем, если кому-то это будет интересно : ) Ⅲ E venni dal martiro a questa pace - Девушка, проверьте еще раз, - сказал Тэмин, с рвущими надежду нотами в голосе, готовый страдальчески упасть на колени. - Молодой человек, - недовольно сморщив нос, ответила ему секретарша ректората, - я Вам уже третий раз повторяю: в преподавательском составе нашего университета нет людей по фамилии Ким. А профессор Ли, заведующий кафедрой египтологии, уже несколько месяцев в Хелуане, на очередных раскопках гробниц Саккара. Девушка, поправив выбившуюся прядь, заложив её за ухо, словно за крючок, продолжила методично ставить печати на пустые бланки. Тэмин смотрел на то, как голубые буквы названия университета появлялись на белоснежной поверхности бумаги, и чувствовал себя растопленным воском, в который вдавливали рельефный гербовый оттиск. * * * После произошедшего во сне, или наяву, Тэмин уже ни в чем не был уверен, он пришел в себя лишь через несколько дней, пока зуд и ноющая боль в волокнах мышц не сошли на нет, и он смог стоять на ногах, не ощущая дрожи слабости в коленях. Влажность и свежий запах мокрой земли, густым, плотным столбом стоявшие в воздухе, угнетали и постоянно вводили Тэмина в состояние глубокого раздумья и тантрического транса. Он часами сидел в одной позе, пытаясь вспомнить мелкие детали, доказывающие реальность произошедшего и его, Тэмина, здравый рассудок. Но в голове стояло липкое, словно густой мед, ощущение сладострастной боли, медленными потоками стекающее по его сознанию, накрывающее его, как тончайшей работы шелк. По нескольку раз в день Тэмин заходил в неприветливо темный кабинет, втягивая носом застоявшийся воздух, не ощущая и микрочастицы благовоний ладана. Пыль, настойчиво щекоча слизистую оболочку, заставляла его чихать, и в такие моменты Тэмин видел и чувствовал, как его сердце на долю секунды останавливается. В эту сотую часть составляющей времени, он ощущал себя мертвым, и комната, словно в двадцать пятом кадре, представала перед ним в теплом, золотистом мерцании. Сидя на лавочке перед унылым корпусом своего общежития – ребёнком немецкого модерна, засучив рукав свитера, Тэмин неотрывно вглядывался в голое запястье левой руки. Он смотрел на тонкие голубые притоки вен, что словно ручьи между камнями, прятались в ладони и подушечках пальцев; разглядывал местами шахматных рисунок кожи. Дождь играл вокруг него каплями, которые с различными звуками разбивались о поверхности, но Тэмин слышал лишь постоянный шум, как в сером экране телевизионной коробки. Он мок, пропитывался морозным ливнем так, что брюки и теплый гольф прилипали к телу. Тэмин дрожал, словно последний кленовый лист, на который обрушился гневный ураган; вода собиралась и капала с кончика его носа на задубевшее от холода запястье и ему казалось, он слышал дребезжащий звон амулета, толстым кожаным шнурком привязанным к руке. Тэмин хотел вернуться в прошлое, когда он впервые шагнул на территорию Гейдельбергского университета, забыть всё то, что произошло, внять голосу растерянного разума, и вернутся в привычный ритм студенческой жизни. Но в его голове, словно сломанный магнитофон, заевший коричневую, магнитную пленку кассеты, на повторе звучали три слова: «Думай обо мне». И Тэмин думал, вспоминал голые, худые ноги, прикрытые лишь одним слоем золотой ткани; темно-коричневые глаза, цвета пережаренного кофе, с вкраплением песочных вершин; боль от ногтей, впивающихся в кожу, пытающихся добраться до сердца. Чем больше Тэмин вспоминал, тем больше он сомневался в реальности произошедшего, и в конце концов, не найдя ответа, привычно спрятал в глубине сознания мучавшие его вопросы. * * * - Вы что-то хотели? – спросил его профессор Ли, гримасничая, с усердием снимая с ноги ботинок. Когда ему удалось освободить ногу от плена черной обуви, он перевернул ботинок, и из него, словно из разбитых часов, выпала горстка янтарного песка. Вывернув карманы брюк, потрусив воротник рубашки, молодой профессор разбросал по периметру кабинета мелкие песчинки. - Меня зовут профессор Ли Джинки, а Вы, наверное, мой студент? Вас, небось, послала та холеная секретарша ректора, нанятая явно не для работы с документами? Я бы её отправил к Анубису на перевоспитание, - ухмыльнувшись, сказал Джинки, доставая из потрепанного и местами порванного портфеля стопки бумаг, исписанные египетскими символами, сбросив на пол мешающие книги. Тэмин молча смотрел на то, как знакомый ему до последнего сантиметра человек, копошится, перебирая различные свитки, на ходу давая указания. Не было никакого свечения, золотого блеска и старинных украшений. Человек, которого в своих мыслях Тэмин давно обожествил, стоял перед ним, из плоти и крови, с растрепанными волосами и горящими глазами цвета пережаренных кофейных зерен. Он выглядел и говорил как Яхве, которого Тэмин успел познать, но все же не являлся им. Первокурсник готов был расплакаться на месте от сдавливающего грудную клетку ощущения дежа вю. «Если это возможность путешествовать во времени – то пусть она идёт ко всем чертям!», - говорил себе Тэмин, чувствуя, как увлажняются глаза. - Не волнуйтесь, с понедельника уже я буду читать лекции, а не этот лысеющий Штайнберг. Практические занятия так же буду вести я, можете прямо дословно и передать той секретарше, - Джинки посмотрел на Тэмина, который стоял, съежившись, словно облитый ледяной водой, - Что-то случилось? – обеспокоенно спросил он, глядя на кусающего нижнюю губу Тэмина, готового разразится рыданиями. - Нет, ничего, - ломаным голосом ответил Тэмин, глядя куда-то в пол, и добавил, - профессор. «Это шутка, затянувшаяся первоапрельская шутка», - уверял себя Тэмин, разворачиваясь, и на полусогнутых, теряющих силы ногах, направляясь в сторону двери. Краем уха он услышал приближающиеся шаги и, уже держась за дверную ручку, почувствовал, как теплые руки, пахнущие ладаном и миррой, крепко обняли его со спины. - Твоё сердце принадлежит мне, и это я тебе говорю как Онью, - прошептал Джинки в затылок Тэмину, чувствуя, как теплые капли падают ему на руки. За окном, в последний день ноября, показались белые хлопья снега. + Пояснения Осирис, Пта, Ба, Ка, Сах, Мемфис, Саккара, Нешмет, менат, ладан и мирра, и прочие умные слова~ Одна из множества идей, задействованных в фике – переселение душ. Некоторые египтологи утверждают, что Осирис (Онью) и Пта (Тэмин) в свое время были живыми людьми, или по крайней мере у них были человеческие аналоги. Египтяне, помешанные на магии и фетише дикари, верили в загробную жизнь (очень верили) и думали, что после смерти душа человека может вернутся в тело, именно по этому тела и бальзамировали. И я подумала, почему бы и не сделать так, что Онью – это как бы перерождение Осириса, а Тэмин – перерождение Пта? Принимайте это как за аксиому фика :3 Далее, что надо просто принять – с Онью, пока он был на раскопках гробниц в Саккаре, что-то произошло. Саккара – это древняя столица Мемфиса, города, который в свою очередь и время был центром поклонения Пта. По некоторым данным одно из олицетворений Пта считалось «богом» кладбища Мемфиса (и вообще египетским богом как живых, так и мертвых). В Мемфисе так же протекает Нил, в котором был утоплен (частично или полностью, при помощи Сета) Осирис. Мне не хотелось запутывать и без того сложный сюжет обоснуями, что случилось с Онью в Саккаре. Нужно принять как данность – он там умер или по крайней мере попал в такое место где он, перерождение Осириса (в месте, в котором Осирис умер и возродился), разделился на три составляющие части. Египтяне верили, что человек состоит из трёх частей: Сах – физическое тело, Ба – можно сказать «душа» (хотя это понятие очень широкое, означающее и глубинную сущность и жизненную силу человека) и Ка – энергетический двойник. Так же были еще Ах – сияние и Шуит – тень (некоторые африканские племена верили, что наступив на тень можно нанести вред человеку), но главными считались Сах, Ба и Ка. Именно по этому Тэмин видел в помещение троих «людей» (мы же помним, Сах, Ба и Ка Онью разделились). Так как физическое тело Онью лежало где-то в горячих египетских песках, Тэмин видел следующее – Ка (двойника) Онью в виде самого Онью (в образе прародителя Осириса), Ба (душу) в образе Чжонхёна (Ра) и носителя крови Осириса – Гора в образе Кибома (по некоторым данным Гор был «сердцем» Пта). Запутано немного, понимаю, но это одна из идей. Так же можно провести параллель со стандартным представлением о человеке как о многогранной личности. Онью, Ки и Чжонхён – разные образы и манеры поведения одного и того же человека - Джинки. Осирис, наверное, то божество, о котором думают и знают людей больше, чем о Ра, и, соответственно, легенд о нём больше. Если опустить то, что было сказано в фике о его жизни и смерти (все факты достоверны, насколько могут быть расшифрованные египтологами, черт их знает как, древние тексты) в столице поклонения Осирису – Бусирисе, и немного за его пределами существовал культ поклонения Осирису с целым кодексом, приверженцам которого обещали вечную жизнь и возрождение после смерти. Хотя Осирис никогда не олицетворял смерть. Этот культ сосредотачивался на важности физического тела и поклонникам культа разрешалось использовать любые средства (а мы помним, что египтян хлебом не корми, дай магии и ритуалов), что бы поддерживать физическое тело Сах в надлежащем состоянии. Египтяне верили, что после смерти Ба человека попадает на суд, и хотя нету достоверных фактов, подтверждающих ключевую роль Осириса в этом деле, считалось, что он взвешивает сердце человека, что бы окончательно удостоверится в том, что человек сказал правду и действительно не грешил (а значит заслуживает либо рай, либо возможности стать богом, в противном случае, грешников съедало чудовище Аммит). Существует описание театральной постановки, что была популярна в те самые древние времена, которая рассказывала о смерти Осириса и о мести Сету его сына Гора. В ней говорится, что когда тело Осириса нашли в водах Нила, его останки (а по некоторым данным – только голову) в пышных одеяниях, поместили в саркофаг, который поставили наверх ладьи Нешмет (которая принадлежала богу первобытного океана Нуну, а этого бога в Мемфисе отождествляли с Пта) и доставили по Нилу в город Абидос. Отсюда Тэмин слышал хлюпающий звук и чувствовал спиной гладкую поверхность – он находился в ладье с саркофагом Осириса. А теперь немного о Пта. В один прекрасный день жрецы Мемфиса придумали себе верховное божество, создателя других Богов – Пта. В некоторых храмах Мемфиса Пта изображался с золотым скипетром в руках (отсюда сон Тэмина, в котором он держал скипетр). Мемфиты верили, что Пта создает Богов при помощи мысли, исходящей из сердца. По этому Онью-Осирис говорит Тэмину: «Думай обо мне» и «Твое сердце принадлежит мне, Осирису». Онью нужно было переродится, соединить разъединенные части, а чем не лучший способ это сделать при помощи перерождения Бога, создающего всё на свете при помощи мысли. Но была одна загвоздка – Тэмин был материальным, а значит ему нужен был вполне себе физический стимул для воссоединения души Онью с его телом (к тому же мне просто нужен был секс между этими двумя ХР). Да и я сделала некую параллель с тем, как Исида вернула мужа к жизни и зачала от него ребёнка. И здесь на сцену выходит таинственный амулет. Он называется менат, и обычно его носили женщины (ну, Тэмин у нас тут исполнял, гкхм, женскую роль). Египтяне верили, что амулет обладает магической силой и символизировал силу мужских и женских воспроизводящих органов. Я не просто так, из ниоткуда, взяла и прицепила менат на руку Тэмину. Пта (мы помним, Тэмин – перерождение Пта) иногда изображался с амулетом менат, что обычно висел сзади на шее Пта. Это не удивительно, ведь он был творцом всего на свете, обеих полов. Когда Тэмин проснулся, то оказался в комнате один и без амулета, так как амулет был так же «духовен», как и три части мертвого, всё так же лежащего в египетских песках Онью. Они все исчезли, так как после ритуала-совокупления в ладье Осириса, дрейфующей по Нилу, Ба и Ка воссоединились с Сах (ну а Гор просто делся куда-то, завод магии закончился :3). Болело у Тэмина всё, потому что кто их знает, какой по ощущениям секс с божественным двойником. Если говорить на счёт ладана – египтяне были помешаны на благовониях. Ладан и мирра раскуривались в гробницах фараонов, и в святилищах богов. Можно сказать, что Онью «скосило», когда он лазил в гробнице (в Саккаре очень много пирамид-гробниц фараонов), благодаря различным испарениям от забальзамированных мумий его тело не успело разложится до того, как Ба и Ка воссоединились с Сах, и заодно он пропитался благовониями. В конце я использовала реальное имя Онью – Ли Джинки, что бы тонко отделить черту между мистикой и реальностью. А почему реальный человек помнит, что произошло с его душой? Потому что обычно люди, побывавшие на том свете, помнят отдельные моменты из путешествия. Да и мне просто хотелось, что бы конец был счастливым. По этому Онью помнит всё, ибо того хочу я, вредный автор : ) Если спросить меня: «Откуда вообще пошла такая запутанная идея?» ответ будет очень прост. Читая о египетской мифологии я не могла не заметить, что судьбы Пта и Осириса тесно переплетены, и часто сталкиваются на общих территориях. А голова легко перенесла образы Пта и Осириса на Тэмина и Онью соответственно : ) ~ ~ ~ Если кто заметил, название «La Divina Commedia» заимствованно у «Божественной комедии» Данте Алигьери. Названия трех глав - последние строчки трех песен поэмы (две из «Ада» и одна из «Рая») Ⅰ. E caddi come l'uom cui sonno piglia - «И я упал, как тот, кто схвачен сном» Ⅱ E caddi come corpo morto cade - «И я упал, как падает мертвец» Ⅲ E venni dal martiro a questa pace - «И после мук вкушаю этот мир» Они в определенной степени перекликаются с тем, что происходит в главах фика.

@темы: shinee, fanfiction

---

love kills

[love kills] shinee; jongkey; AU; G; ~310 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) this is his way to express how much he cares~ Кибом, с солёной пеленой, упрямо державшейся на нижнем веке, безумными глазами смотрел на то, как острые лезвия ножниц разрезают пополам кредитную карточку. В долю секунды волшебный прямоугольник зеленого цвета, с золотой вязью неповторимых кодовых цифр, превратился в бесполезные куски пластика. Кибом, словно загнанный в угол зверек, жался к прохладной поверхности батареи, заламывая руки и пальцы ног. - Это уже слишком, Кибом, - сказал банковский инквизитор, из-под длинной челки глядя на человека, которого словно настиг внезапный приступ эпилепсии. – У тебя слишком большой долг, к тому же тебе явно требуется лечение. Чжонхён, с непоколебимой уверенностью, швырнул ножницы на письменный стол, и они весело звякнули, как бы благодаря за прекрасный ужин из золотых и платиновых кредитных карт. Он решительно двинулся в сторону дрожащего у батареи человека. Кибом, по одному взгляду Чжонхёна прочитав будущее, - кинулся к многочисленным пакетам и коробкам. Словно бешеный волк, он вгрызался ладонями в бумажные стенки кульков, доставал блестящие, легкие комки ткани, инкрустированные драгоценными камушками запонки и разномастные галстуки. Разрезая до мяса пальцы, – Кибом с остервенением срывал бирки и ценники с дорогостоящих, брендовых вещей. Чжонхён замер на месте, с перебивающей дыхание болью в груди глядя на развернувшуюся драму. Словно игрушка, у которой кончился завод, Кибом резко остановился и, капнув соленой водой с ресниц на шелковый воротник лежащей на полу рубашки, сказал, глядя вперед на плинтус: - Знаешь, иногда тебя во мне слишком много. Кибом, с усилием подняв голову, посмотрел своими влажными глазами с россыпью четко-выраженных красных капилляров на остолбеневшего Чжонхёна. - Если человеку ввести большую дозу чужой крови в вену – она его отравит, - и, помолчав немного, добавил, - Твоя любовь убивает меня. Чжонхён молча смотрел на скрюченное в душевных страданиях тело. Убеждать Кибома в обратном, когда он в таком состоянии – сущее безумие. Устало вздохнув, Чжонхён сел на кровать, достал из картонной коробки лакированные до зеркального блеска туфли и, ни на секунду не засомневавшись, чувствуя на себе пристальный взгляд мокрых глаз – сорвал пришитый к шнуркам золотой тесьмой бумажный прямоугольник этикетки.

@темы: shinee, fanfiction

---

La Lutine

[La Lutine] shinee; jongkey; PG; AU; ~1050 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) читая книгу о кораблях, картинка всплыла и слова полились. je t'aime comme un homme~ la folie me guette~ Мокрый, бушующий дождями октябрь, врывался в засаленные окна паба на окраине Грейт-Ярмута. Портовый город, мрачный и грязный, заселенный сменяющими друг друга корабельными командами, погряз в своей отрешенности от чести. Времена были суровыми, даже самый неопытный юнга понимал, что эта ночь может быть последней; что стоит завтра отчалить от берега деревянному монстру, который за друга принимает лишь попутный ветер, как он может больше не ощутить твердость суши. По крайней мере – живым. Здесь царила греховная праздность – путаясь в женских локонах и подвязках, фанатики, влюбленные в мелкую рябь лазурной воды, искали смелость на дне деревянных стаканов. Пивная пена, словно щупальца осьминога, цеплялась за бороды; разбавленный помойной водой виски искрился золотом на губах. В углу паба, на кривой, шатающейся скамье, сгорбившись и облокотившись правой рукой на разрисованный трещинами стол, сидел молодой парень. Его звали Чжонхён, и он был единственным выжившим при крушении фрегаты «Lutine» - судна, что должно было доставить больше миллиона фунтов золотом и серебром в Гамбург. 9 октября, бездушные и коварные нидерландские воды захватили фрегату в шторм, и, словно приговоренного к казни, насадили корабль на подветренный берег. Чжонхёна нашли обессиленным, цепляющимся за деревянный обломок кормы, безучастно дрейфующим в теплых водах североатлантического течения. В одну ночь нити жизней 240-ка его друзей, людей, самоотверженно воюющих с морем и играющих с судьбой, были порваны высокими волнами. Слитки и монеты плавно падали блестящим ковром на илистое дно; темные глубины, словно монстры, проглатывали человеческие тела. Время замедлилось, Чжонхён видел, как кружатся в танце водных вихрей плотники и стюарты, словно морской бог дергал их за невидимые нити. И вот он один, чувствует под ногами твердую землю. Он жив, горячая как глинтвейн кровь пульсирует в его венах, но, не смотря на душевную черствость и готовность к смерти, – Чжонхён чувствует себя разбитым, словно ошметки рыбацкой шлюпки, попавшей в водный смерч. Он мужчина, боцман, закаленный морской солью и силовой работой, но и друг уже мертвых членов экипажа, безымянно погребенных в тени Брандариса. Стакан за стаканом он вливает в себя алкогольные помои – на другое в этой нищей части города рассчитывать нельзя. В пабе гнетущий полумрак, из грубо обтесанного камина высовывает свои языки желтое пламя. Пьяные песнопения изредка нарушаются гулкими ударами по столу – несколько столов играют в карты на последние монеты, и гортанным смехом – кто-то получил скудный гонорар за плаванье и поспешил его прогулять. «Да у тебя туз в рукаве!», - раздается звонкий крик на всё помещение, и в следующую секунду громадная человеческая туша падает на стол, ломая его на две ровные половины. Завязывается потасовка, но трактирщик, здоровый детина, бывший военный, засучивает рукава и с легкостью выкидывает зачинивших драку из паба. Несколько секунд – и праздник продолжается. Зал заполняется зловонным и тошнотворным запахом водорослей – несколько канониров со смаком закурили трубки, набитые, из-за отсутствия денег на табак, морской травой. На коленях водных усмирителей сидят девушки и парни, туго затянутые в ткани на подобии корсажа, со скудными юбками в один-два слоя. Они хихикают, запрокидывая голову, и локоны их волос колышутся и блестят, словно волновая рябь. Внимание Чжонхёна привлек цветок, заткнутый за ухо парня, аккуратно сшитый из красной парчи. Его грудь туго стянута корсетом из плотной, зеленой, кутиловой ткани, отчетливо видны линии деревянных вставок, юбка пышно собрана в два слоя тафты, окаймленная снизу тонкой атласной лентой. Парень выглядел диким, чарующим цветком, растущим на каменистой, покрытой вулканической пылью, земле Фернандины. Он выглядел неуместно красивым в этом царстве уродов, с перекошенными и искривленными от греха лицами, слишком чистым и нежным для такого дешевого места. Словно услышав молчаливое недоумение Чжонхёна, парень изящно спрыгнул с высокого стула на каменный пол, легонько цокнув каблуками туфлей о его пыльную поверхность. Немного, на несколько сантиметров повернув голову вправо, он задумчиво посмотрел своими карими глазами на Чжонхёна, и выпорхнул из паба. Молодой боцман резко встал из-за стола, опрокинув стаканы, и вылетел из помещения, на ходу бросив трактирщику погнутую серебряную монету. Каменные узкие улочки Грейт-Ярмута тонули в ночной темноте. Чжонхён смутно видел удалявшуюся фигуру, слышал мягкий шорох ткани, словно волокна атласа перешептывались между собой, и шел за ней, словно привороженный, спотыкаясь о торчащие булыжники. Везде слышался крысиный писк и звук их коготков, царапающих твердые камни. Один раз Чжонхён чуть не выпустил не останавливающийся ни на секунду силуэт, когда увернулся от летящей со второго этажа струи зловонных помоев. В редких окнах горели свечи, и, в коротко временных вспышках света, Чжонхён видел впереди красный блеск изогнутой парчи в светлых волосах. Секунда – и парень, укутанный в нежные ткани, замер перед черной дырой дверного проема. Чжонхён с силой затормозил, чуть не сбив того, кого всё это время преследовал. Словно дурманящий дым, его сознание захватил запах миндаля, исходящий от нежной кожи парня. Прозрачное пламя страсти от алхимической реакции феромонов показалось в затхлом воздухе улицы портового города. - Не торопись, mon garçon, - произнес, улыбаясь, незнакомец и, взяв Чжонхёна под руку, повел его внутрь темноты, вверх по скрипящим ступенькам. Маленькая комната под крышей, стены которой были украшены черными разводами копоти, то ли от пожара, то ли от бушующего тут каждую ночь огня любви, не вязалась с блеском дорогой ткани, в которую парень был одет. В бледном луче лунного света, проникающего в комнату сквозь крохотное окошко, Чжонхён отчетливо увидел выпирающие из тощего тела ключицы, длинный путь ресниц, ведущих страждущего в райское небытие, как тонкие кисти рук, медленно освобождали парчовый цветок из плена спутанных волос. Осторожно, боясь сделать лишнее движение, которое бы рассеяло это прекрасное видение, Чжонхён стал развязывать длинную шнуровку корсажа. Плотная, веревочная нить мягко играла рельефом вязи в руках моряка, освобождая тонкую талию парня от их сильных объятий. Всё казалось наваждением, запретным, терпким плодом, который Чжонхён освобождал от лишней кожуры, скрывающей его великолепие. Воздушная ткань упала мягким ковром на пол. Как в бреду, Чжонхён ощущал под своей грязной, пропитанной морской солью, рубахой нежное прикосновение хрупких пальцев. Мягко, словно почтенно целуя руку королеве, он прикасался своими губами к тонким губам парня. - Как тебя зовут? – спросил Чжонхён, аккуратно накрывая чужое тело своим на мягком атласном покрывале юбок. - Ça ne fait rien, - ответил он, и, приблизившись вплотную к лицу, прошептал на ухо, - Кибом. Чжонхён падал во влекущие к себе морские глубины, истощенный, выплывал на поверхность и вновь ощущал, как его затягивало в темноту. Он горел и искрился, танцевал в вихре сладострастия, искушал и искушался, покрывал поцелуями тонкое тело, словно выуженный из сокровищницы дорогой рубин. И лишь на долю секунду подумал о том, что он тонет в Кибоме, следует за ним, как за сиреной, на самое дно. * La Lutine - с фр. Шалун ** mon garçon - мой мальчик *** Ça ne fait rien - это не имеет значения **** Кутил - плотная ткань, чаще всего использующаяся для изготовления корсетов ***** Фернандина - один из островов Галапагосского архипелага, фактически это поднятый над водой вулкан. Lutine - это бывший французский фрегат, захваченный в 1793 году Королевским флотом Англии. Был переделан в боевой корбаль, стал частью Королевского флота, позже стал использоваться для перевозки груза в нидерландских водах. В октябре 1799 года должен был доставить золото и серебро на сумму £1,200,000 в Гамбургские банки, что бы предотвратить начало кризиса. Корабль вышел из портового города Грейт-Ярмут, и 9 октября 1799 года попал в шторм и сел на мель. Весь груз утонул, 240 членов экипажа погибли, спасся лишь один человек, дрейфовавший на обломках близ острова Тершеллинга. 200 погибших моряков были похоронены без каких-либо именных знаков рядом с маяком Брандарис, на одном из Фризских островов, являющихся частью Нидерландов.

@темы: shinee, fanfiction

---

better than drugs

[better than drugs] dbsk; homin; NC-17; AU; ~2600 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) You're my addiction, my prescription, my antidote~ your love is like wine~ Больше всего на свете Юно любил ощущать чужое дыхание на своей спине. Горячие потоки воздуха, словно сам дьявол стоит за тобой. Благодаря этому чувству Юно ясно видел собственное первенство, громче слышал овации и зрительский гул. Вспышки фотокамер были ярче и мерцали со всех сторон, золотистый блеск медали казался самым ничтожным, на что Юно заслуживал, но собственное превосходство покрывало это с лихвой. Думал ли он, 5-летний мальчишка, шныряющий по сырым дворам родного района, что бег станет смыслом всей его жизни. Представлял ли, что будет в буквальном смысле догонять свою мечту. Не было ничего важнее двух параллельных полосок беговой дистанции. Это была взлетная полоса, место в котором законы гравитации переставали действовать. Королевство скорости. Юно сотни раз сбивал колени, тянул мышцы, получал вывихи и ссадины. С утра до ночи он просиживал за громадными металлическими конями в спортзале, пытаясь их приручить. Он исходил потом, терял сознание от переутомления, месяцами жил на овощах и алкоголь знал лишь по его запаху. Самым любимым звуком для него был выстрел сигнального пистолета. Отчетливый хлопок, тонущий в диком оре публики, зачастую ни грамма ни смыслящей в спорте. Он боялся его не услышать. Этот выстрел, разрывающий стабильный звуковой континуум, означавший долгожданное извержение вулкана его стараний. Результат. Медиа и популярность избаловали его. Убедили в его неоспоримом первенстве, гениальности и незыблемости этого положения. И Юно верил, не видя никого, кто, как на свадьбе, мог бы встать и сказать слово против. Юно не заметил, как в один прекрасный момент его накрыло прохладой тени. На очередном за его долгую карьеру соревновании он вдруг очутился не на первой ступеньке, и его теплое дыхание отбилось, как от стекла, о спину впереди стоящего человека и ударило ему в лицо. Имя «Чанмин» заиграло на губах сотен тысяч мелких движущихся точек в зале и вывелось золотым шрифтом в спортивных еженедельниках. Он перестал быть первым. Упал в черную дыру, получив больную пощечину. Стоило ему посмотреть в зеркало – и он видел красноватый след ладони. Словно защитный механизм, мозг отключал краски и баловал громадным спектром серых тонов. Медали и статуэтки утратили блеск, позолота стерлась, и остался лишь горький медный оттенок. Юно боготворил колебание жидкости в вестибулярном аппарате при каждом соприкосновении ноги с телом беговой дорожки, то, как на секунду перед финишем исчезает звук и замедляется движение. Как нежно поток воздуха обволакивает тело, или как пробираешься сквозь него, словно через океан. Сопротивляешься, выматываешься, но бежишь к финишу. У Юно был только бег. В беге было только первое место. И теперь его нет. Юно было горько признаваться, что его время славы истекло, пора уйти в тень, начать тренировать других бегунов, следить, что бы они втихомолку не уплетали жирных курочек, давать указания. Но он хотел бежать к победе сам, а не учить этому других. Юно смотрел на вытянутое тело Чанмина, на его упругую кожу и понимал, что это его живая молодая замена. Юно не мог, словно заслуженный ветеран, молча принять декларацию мира, и растворится в темноте, остаться лишь набором букв в пожелтевших страницах газет. И он бежал снова. Не с целью первым достичь финиша, а просто не дать Чанмину опередить себя. Судьба, словно насмехаясь, отправляла его на вторую ступеньку, одевала на шею серебряную медаль и её блеск мерк перед диким огнём в молодых карих глазах. Новоиспеченный гений бега, Чанмин, при каждом удобном случае пожимал Юно руку до хруста и скалился в улыбке превосходства. Было ясно, что юнец своей целью избрал победить старожила финишей, и, пока Юно тренировался в привычном ритме, Чанмин выжимал из себя в два раза больше. В конце концов он, словно заслуженный садовод, стал срывать с деревьев краснощекие и сочные яблоки, оставляя Юно гниль, днями валявшуюся в сухой траве. Юно не заметил, в какой именно момент он махнул на всё рукой. Пара звонков тем, кого снимали с дистанций за стероиды, десяток переводных лиц, и вот он меняет несколько сотен евро на прозрачный пакетик с белым порошком. Первые несколько недель его рвало, организм, никогда не знавший вкуса алкоголя и наркотиков, сопротивлялся и выталкивал его из себя. По несколько раз в день Юно, не раздеваясь, стоял под ледяными струями душа, пытаясь оклематься. То ли он хотел вовремя проснуться, схватится за что-то и вылезти из губительной темницы, то ли хотел лучше приспособиться к её темноте. Новые знакомства, закрытые вечеринки, музыка, вибрирующая сквозь всё тело были теперь для Юно новой дистанцией, которую надо добежать до конца. Марафон из коктейлей, водки, марихуаны, ЛСД, кокаина и оргазмов. Теперь он мог спокойно упасть в наркотическом опьянении на старте и возобновить движение тогда, когда сам захочет, будучи не ограниченным во времени и не подталкиваемым другими. Пятиминутный секс на заднем сидении машины стал нормой жизни. Юно было всё равно, получает ли удовольствие другая сторона, главное было что-то чувствовать самому. Новые запахи и формы, краски и звуки. Другая вселенная. Каждую ночь Юно выходил в космос и общался с новыми формами жизни. Просыпаясь, он находил себя среди людей, которых не знает, в местах, которых никогда не был, чувствуя себя трупом, выброшенным на берег прибоем. Он видел косые сочувствующие взгляды, когда по незыблемой привычке приходил в спортзал, но никто не осмеливался сказать ему в лицо, что он скатился туда, откуда нет возврата. Юно часами качал бицепсы, не ощущая никакого результата. Тренер отказался от него, видя, как сломали его чужие победы и собственный проигрыш. В жизни он не знал ничего другого, кроме спорта, и невидящим взором следил за результатами, которые его больше не касались. Фитнес-центр работал круглосуточно и временами Юно просиживал за тренировками всю ночь. Организм подвывал, не понимая, что с ним делают: пытаются убить или же вернуть к жизни. В одну из таких ночей, когда здание практически опустело, Юно ощутил острую необходимость принять внутрь что-либо. В храме здоровья, строении, одним своим видом пытающемся привить правильный образ жизни. В конце концов, кто знает, что в мире есть это самое «правильно»? Юно идет в раздевалку, снимает с себя всю одежду и вальяжно кидает её на пол. Не развязывая шнурки, с усилием стягивает с себя кроссовки и закидывает их наверх шкафчиков. Приподнимая картонку второго дна своей спортивной сумки, он достает сложенный вчетверо лист тетради в клетку. Вытягивает из карманчика портмоне и берет первую попавшуюся кредитку. Садится на лакированную лавочку, небрежно, одним движением смахивает с её поверхности пыль, и, словно лепестки цветка, тянет за каждый из четырех краев бумаги. Если не знать, можно подумать, что внутри него лежит сахарная пудра. Легкий щелчок пальцем и маленькая кучка белого порошка падает на коричневую лавочку. Юно открывает шкафчик и кладет в сумку нехитро упакованный кокаин. Тишину безлюдного фитнес центра нарушает звук приближающихся шагов. Юно пытается медленно сообразить, что делать в том случае, если это охранник и он заглянет внутрь раздевалки, но Юно скорее откусит себе локоть, чем смахнет на пол дорогой наркотик, что бы скрыть следы. Шаги раздаются совсем близко, и вот чья-то темная фигура показывается в дверном проеме. Юно хочется вздохнуть с облегчением, когда понимает, что не видит синей формы и черного фонарика за поясом, но болезненная гримаса искажает лицо, когда он наконец-то узнает пришедшего – Чанмин. Он не видел его уже более двух месяцев, как перестал бегать на соревнованиях. И вот новый мировой чемпион собственной персоной, с интересом смотрит на обнаженного Юно, сидящего перед белой горкой наркоты. Его уши смешно торчат, волосы растрепаны, ярко выделяются ключицы и тазовые косточки из-под приспущенных на бедра шортов. Он выше и вытянутее обычного, его мышцы еще не набухли от качания и вены на руках не выделяются так, как у Юно, но видно сразу, что всё это время Чанмин не терял времени даром. У кокаина нету запаха, но Юно кажется, что на всю раздевалку стоит затхлая вонь. Перед лицом уверенного в себе человека, та темнота, в которую Юно загнал сам себя, выглядит необъятно греховной. Стыд пятнами покрыл лицо бывшего чемпиона. В самом деле, он сдался после нескольких поражений. Силы покинули его, как только кожа не получила нужную дозу вспышек и рукоплесканий. Он пропал по всем параметрам, убил себя, когда закинул внутрь первую стопку высоко градусного напитка и затянулся первой сигаретой. Перечеркнул красной линией свою жизнь, как ошибку. Чанмин стоял в дверях, обтираясь белым полотенцем. Он источал из себя то превосходство и чувство собственного достоинства, которые когда-то принадлежали Юно. Чанмин улыбался, как улыбаются злорадствующие люди, глядя на оступившегося человека. Наверняка его ночами съедала изнутри черная зависть, пока на вершине бегового Олимпа был Юно, и он до сих пор не может накупаться в лучах своего триумфа. Юно замешкался, когда Чанмин, не собираясь уходить, наклонил голову влево, открыл прямоугольный тюбик какой-то мази и с силой надавил на него. На открытое правое плече, словно мед, потекла бронзовая слизь. Это был дорогой, расслабляющий волокна мышц препарат, которым пользовались профессионалы. С хлопком Чанмин припечатал правую руку к золотистой жиже и провел ею поперек тела, до левого края таза. Мазь блестела, словно пятно бензина в луже. Молодой чемпион выглядел юным титаном, вспотевшим от многовекового держания земли на своих руках. И Юно стало всё равно. Этот заносчивый наглец уже несколько раз стал свидетелем и убийцей его, Юно, первенства. Пусть же смотрит на то, как человек загибается по его вине. «Пусть это будет на его совести и очередной галочкой в списке его грехов», - подумал Юно, проводя языком по краю кредитной карточки. Продолжая втирать в себя мазь, Чанмин сделал несколько шагов вперед, что бы лучше видеть происходящее. Абстрагировавшись от всего, Юно сосредоточенно разделял кокаин на две тонкие дорожки. Словно очередная насмешка жизни, две параллельные белые линии смотрели вперед. «Да, эта дорога отличается от стадионной», - про себя улыбнулся Юно. Наклон корпуса вперед, зажать одну ноздрю и втянуть в другую белую полоску порошка, проделать то же самое со второй, провести под носом рукой, убирая остатки. Сделать две контрольные тяги воздуха, что бы кокс прошел дальше. Когда Юно поднял голову, то увидел в десяти сантиметрах от себя большие карие глаза Чанмина. Он с интересом вглядывался в лицо человека, которого сделал наркоманом, и, видимо, ожидал, что у того как минимум отрастет хобот. Затем он посмотрел на маленькие песчинки, что остались на лавочке, наклонился, и нажал на них указательным пальцем левой руки так, что бы они к нему припечатались. Он уже готов был слизать их, как Юно своей крепкой рукой схватил Чанмина за запястье. - Язык онемеет, - сказал он, ухмыляясь, и, словно трубочку в коктейле, взял в рот две фаланги пальца с прилипшими к нему песчинками кокаина. Мин отдернул руку, с недоумением глядя то на насмешливое лицо Юно, то на влажный палец. Казалось, он раздувает ноздри, что разъяренный бык. Он был молод и задирист. Эта сцена наверняка задела его самолюбие, что внесло в уныние Юно каплю радости. Месть на микроскопическом уровне. Юно перекинул ногу через лавочку и босиком стал на кафель. С вызовом он выхватил из кармана Мина тюбик мази, которую сам не использовал уже несколько месяцев, как забросил великий спорт, и, глупо улыбаясь, выдавил на ладонь большое количество золотистого содержимого. Он бросил тюбик назад, и с силой хлопнул рукой по груди. Мазь, брызнув во все стороны, быстро потекла вниз, обтекая кубики пресса, теряясь в области паха. Улыбаясь приподнятым левым уголком рта, Юно развязно обошел оторопевшего Мина и пошел в спортзал. И оно началось. С каждым новым шагом Юно начинало казаться, что он идёт вверх по невидимой лестнице. На какое-то время отключились звуки, словно он был в утробе матери. Он слышал свое сердцебиение так, будто орган, гоняющий кровь по организму, был в его ухе. Очертания предметов размывались и растягивались, искривленные золотые линии, словно ветки метро на карте, пронизывали пространство. Юно устало плюхнулся на атлетическую скамью и облокотился на неё, заботливо поднятую кем-то на 65 градусов. Черное покрытие временами становилось мягким, Юно казалось, словно он плавает в озере нефти. Голова норовила отвалиться, губы пересохли, глаза устало моргали независимо друг от друга. Стены вибрировали так, словно в них были замурованы люди, которые пытались вырваться на волю. Потолок прогибался в центре, будто сверху текла вода. Обычного человека такие видения бы парализовали, и заставили молиться о спасении души, но Юно был расслаблен под действием химического синтеза в своем организме. Кокаиновый куст цвел внутри его головы, словно розовый лотос. Юно не понял, как это произошло, а утром не мог с уверенностью сказать, было ли это всё на самом деле, или являлось плодом галлюцинаций. Но вдруг перед ним вырос голый Чанмин и со словами «Ну уж нет» уселся Юно на ноги. Атлетическая стенка гулко скрипнула, и зеленые звёзды украсили потолок спортзала. Юно начал водить руками по липкому от мази, стройному телу юной звезды бега. Было непонятно, притягивает ли он Чанмина к себе, отталкивает, или просто делает массаж. В бреду, Юно липкими пальцами стал растирать сидящему на нём парню спину, медленно спускаясь к ягодицам. Стоило раскрыть ладони, казалось, что у него выросли маслянистые перепонки. Вольно, словно так и должно быть, Чанмин впился пальцами в плечи Юно и изогнулся грудью вперед, когда тот ввел прохладный, скользкий палец, в его анальный проход. Если это было реальностью – это был вызов, очередное соревнование. Юнец не собирался проигрывать даже в сексе. В своей реальности с размытыми очертаниями, Юно медленно насадил на свой член гибкого Чанмина. Без каких-либо привыканий и фор, они начали двигаться, словно оба услышали выстрел сигнального пистолета. В большом пространстве, заполненном металлическими агрегатами и снарядами, два титана, два поколения, боролись за вечный огонь. Было непонятно, двигается ли вперед Юно, или эстафету перенимает Чанмин, насаживаясь самостоятельно, или они с остервенением двигались оба. Чанмин временами становился на цыпочки, хватался за перекладину вверху, но руки соскальзывали, и он резко насаживался на возбужденный пенис Юно. Время искривилось и замерло, зал был заполнен звуками сбитого дыхания. В один момент Юно заметил распятые на нижних ресницах Чанмина слёзы, и, сам не понимая почему, поцеловал его в оба века, губами снимая влагу. Это сорвало планку и соревнование «Кто кончит позже» переросло в вымещение обид. Чанмин первым впился губами в губы Юно. Он кусался, ставил засосы на шее, с силой оттягивал мочку уха человека, которого скинул с пьедестала почета. Юно, в свою очередь, с не меньшим остервенением сжимал мягкую кожу ягодиц, кусал ярко выраженные соски, проводил руками по внутренней стороне бедер молодого парня, заставляя волну необузданной дрожи овладевать его телом. Они и не думали признаваться сами себе, что таким образом доставляют друг другу больше удовольствия. Их тела блестели в свете флуоресцентных ламп, заставляя зрительные нервы видеть на каждом участке кожи картины известных классиков. Если посчитать всю их стоимость, Чанмина можно было бы по достоинству назвать «дорогим сокровищем», но Юно скорей откусил бы себе язык, чем сказал такое. Перепачканные мазью, разгоряченные, они двигались навстречу финишу. Прижимались друг к другу, выгибались, охали и стонали с невероятной частотой. Оба тянули руки к белой победной ленте, не намереваясь уступать. Два диких зверя. Секс можно по праву назвать спортом, в таком случае - им не было равных. Юно видел и не видел происходящее. Влажность и огонь заполонили всё его сознание. Он смотрел на то, как ерзает на его бедрах Чанмин, и буквально видел желтые искры от соприкосновения разгоряченных тел, чувствовал, как он кусает и оттягивает его губы, запрокидывает голову, впивается ноготками ему в спину. Юно улыбался с того, каким победоносным выглядит Мин, в сложившейся ситуации. А может оттого, что по потолку двусмысленно летали клиньями аисты. Утром, когда Юно обнаружил себя нагим, развалившимся на скользкой от мази атлетической стенке, он не мог вспомнить, кто же выиграл ночную эстафету. Всё тело гудело и ныло, ноги подкашивались, а в голове от стенки к стенке черепа перекатывалась ноющая пустота. Ему понадобилось время, что бы собраться с силами, принять душ и смыть с себя липкую жижу, которая не удосужилась впитаться в кожу. Медленно, пытаясь не наклонятся особо низко, он собрал свои вещи, кое-как натянул их, путаясь в штанинах и размеренно пошел к выходу, выжимая из пропитанного галлюциногенами мозга правду. Он не заметил, как на выходе налетел на Чанмина. Тот не пытался прятать уставшие глаза или краснеть. Юно с нескрываемым удовольствием учуял носом собственный запах на его коже. Мин, с ухмылкой на лице, обошел кругом человека, которому ночью позволил овладеть собой, но не ситуацией, и первым вышел из фитнес центра. Покидая здание, Юно вдруг подумал, что запах впереди стоящего человека намного лучше любых наркотиков. И что они еще наверняка не один раз будут выяснять первенство таким образом.

@темы: dbsk, fanfiction

---

bust the windows out your car

[bust the windows out your car] shinee; jongkey; AU; R; ~600 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) мне просто жизненно необходимо было записать это You broke my heart, so I broke your car © Jazmine Sullivan - Bust Your Windows you can't just play with people's feelings~ Мягкую тишину ночи порвал в клочья писк сигнализации. Капот красного Крайслера прогнулся под мощным ударом бейсбольной биты. Когда-то гладкую поверхность украсила вмятина, края которой смотрят на мир теперь уже под разными углами. Свист воздуха – и гулким эхом по Юнион-авеню пронесся треск металла. Крайслер, словно бравый солдат, поблескивает в лунном свете двумя шрамами. Чей-то темный силуэт подошел с правой стороны машины и с ненавистью припечатал деревянную биту к лобовому стеклу. Пластик гулко просел внутрь салона, от места соприкосновения с орудием разошлись паутиной трещины. Несколько осколков упали в борозды крышки капота. Из дома, у которого был припаркован автомобиль, выбежал молодой парень, на ходу натягивая махровый халат. Поняв, что происходит, он бессильно обнял обеими руками голову. Он двинулся, было, в сторону грозного парня, сжимающего в руке бейсбольную биту, но остановился и взвыл вместе с сигнализацией, когда на проезжую часть посыпались сотни осколков бокового стекла. Еще один треск – на асфальт полетело зеркало бокового вида. Заход слева, два стука, - и дорога усеяна красными бриллиантами: всё, что осталось от фар. Завершительный аккорд - бита на секунду зависает над ровной поверхностью крышки багажника, и, как цунами, обрушивается на метал. Мелкие куски лака, словно ломти отвалившейся кожи, валяются тонким ореолом вокруг машины. Владелец Крайслера молча заламывает руки, трет лицо, но не останавливает нападающего. Автомобиль представляет собой воплотившийся в жизнь кошмар страхового агента. Словно побитая собака, Крайслер плачет и воет под мягким столбом света уличного фонаря. В окнах соседских домов зажигается свет, сонные тени опасливо выглядывают из своих фанерных укрытий. Нападающий запрыгивает на крышу автомобиля, и, словно инквизитор, заносит деревянный меч над металлическим телом. Владелец машины не выдерживает и, срывающимся на высокие ноты голосом, кричит: «Блядь! Кибом, прекрати! Хватит!» Темный силуэт на фоне круглого диска луны замирает, и этой заминки достаточно, что бы Чжонхён отключил пискливую сигнализацию. Улица проваливается в роскошь тишины. Чжонхён выбегает на освещенный участок тротуара и кричит соседям, что бы те расходились спать. Один за другим в квадратных дырах гаснет свет, и темные силуэты растворяются в темноте, за занавесками. Ки, не выпуская из рук биту, спрыгивает с крыши Крайслера и бежит по направлению к входной двери дома. - Где он? – цедит Кибом сквозь плотно сжатые губы. На его лице застыла гримаса бешеного зверя. – Где эта шлюха, с которой ты мне изменяешь? Он с силой дергает на себя дверь и, как торнадо, начинает переворачивать в доме всё вверх дном. Чжонхён держится от обезумевшего от ревности парня на безопасном расстоянии, с грустью наблюдая, как предметы превращаются в кучи ошметков. Ки, словно профессиональный игрок в гольф, отправляет битой на тот свет кувшин с клюквенным соком. Белая стена гостиной окрашивается в красный, и сладкие потеки медленно прячутся за плинтусом. Пол усеян поблескивающими в свете настольных ламп осколками. Поняв, что на первом этаже никто не прячется, Кибом вихрем взлетает по лестнице на второй и с не меньшим усердием расправляется с вещами там. В спальне он кидает на пол биту и долго копается в шкафу, хаотично выкидывая из него вещи. - Где он прячется? – кричит он облокотившемуся на угол комода Чжонхёну. – Какого хуя ты заливал мне все эти годы о любви, а? Господи, и почему я велся на эти слащавые речи. Кибом отстранился от шкафа и, в один прыжок, оказался вплотную рядом с Чжонхёном, больно впечатав его в угол деревянного комода. - Нельзя играть с человеческими чувствами, Чжонхён, - Кибом шепчет на ухо всё еще молчащему парню. Уже не в первый раз владельцу Крайслера приходится заново обустраивать дом, и он в какой-то мере привык к такому грубому выяснению отношений. Затем Кибом резко хватает Чжонхёна сзади за волосы, тянет вниз голову так, что хрустят шейные позвонки, и проводит языком по ярко выраженному кадыку. Никакой измены не было, Кибом и сам это знает. Просто за ссорой всегда следует самый страстный секс.

@темы: shinee, fanfiction

---

American Dream

[American Dream] shinee; ontae; AU; PG-13; ~1100 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) для  Базаров, которая подтолкнула меня к написанию этого фика ♥ We've been through this feeling it, keeping it, honding it~ he is chasing his american dream~ Если выехать по пятнадцатой автомагистрали из Лос Анджелеса, не доезжая 140 км до Лас Вегаса, можно прочувствовать, как стонут покрышки под безжалостным солнцем пустыни Мохаве. Длинная асфальтовая змея делит безжизненные песчаные земли на два куска засохшего пирога. Кажется, что трещины уходят далеко за видимый горизонт; жалкие, пожелтевшие у корней и кончиков юки, десятилетиями не видевшие дождя, грустно жмутся к бездушным песчаникам. На асфальте творится дикий танец ультрафиолетовых лучей, рассыпающихся зеркальной гладью воображаемых луж. Если прислушаться, - можно услышать стоны подогреваемых с обеих сторон литосферных плит. Ночь можно провести, купаясь в неоновых лучах казино шумного оазиса штата Невада. Грузные, стеклянные столбы вгрызаются в ночное небо и лопаются от зудящих в руках разноцветных фишек. Шумный балаган, безжалостно убивающий молекулы дорогого алкоголя, в обертке из дизайнерских лоскутов, каждую ночь молит всех известных богов, в надежде создать в своем кармане оргию круглых пластмассок. Поспав несколько часов в винтажном салоне старенького Кадиллака Эльдорадо Бруэм, по 95-той трассе выехать на крупную 40-вую, не доезжая несколько десятков километров свернуть на 180-тую и сделать остановку в парке Большого Каньона. Если прислушаться, можно услышать шум быстрого потока реки Колорадо, эхом отдающимся от сланцевых стенок скалистых, многовековых насыпей. В Каньоне запах елей проникает во все поры организма, панорама из землисто-коричневых, песчано-желтых и болотно-зеленых оттенков врезается в память. Человек, словно маленький камушек, с благоговением взирает на оскал известняковых вершин. По 64-ой трассе, через всю Аризону и Нью Мехико, свернув на 25-тую, что словно нож разрезает Колорадо пополам, можно доехать до Денвера. Ночью футуристический город похож на волшебное творение Бойда Райса; он сплетен из высоковольтных этил-пропиленовых проводов и металлических стержней домов. * * * 70-ая трасса штата Канзас не очень радушно принимает своих гостей, ослепляя знойным солнцем. Именно на этой трассе Онью замечает одинокую фигуру, голосующую на тонкой асфальтовой полоске за желтой линией дороги. Шаг влево и человек окажется в ловушке раскаленного до бела песка. Так как одиночество ему порядком осточертело, а радио играет одни и те же композиции по 7 раз в день, Онью решает подобрать спутника. На случай нападения, в бардачке у него припрятан натертый до ослепительного блеска кольт Double Eagle, своего рода раритет. Машина тормозит рядом с белобрысым парнем, покрытым росписью капель пота, и шины оставляют за собой уродливые черные следы на теле бетонной змеи. Онью крутит ручку и в открывшееся дверное окно врывается жаркий воздух, мгновенно раскаляющий внутренности салона. Аккуратные худые пальчики хватаются за край стекла, незнакомое лицо заглядывает внутрь Кадиллака. - Куда? – спрашивает Онью. - Куда-нибудь, - отвечает незнакомец и его лицо озаряет наивная улыбка. - Залазь, - без раздумий отвечает владелец машины и открывает дверцу изнутри. У Тэмина, так зовут новоиспеченного спутника Онью, из вещей – небольшой рюкзак, зато большой запас захватывающих историй и легенд о тех городах, в которых Онью еще не довелось побывать. * * * На ночь они останавливаются в дешевом отеле небольшого городка Мейпл Хилла. Пешком, под вечерним небом, они доходят до бара Мака, что в Сильвер Лэйке, за 3 мили от отеля. Небольшая забегаловка, при каждом открытии дверей извергающая из себя белые клубы сигаретного дыма. Здесь не курят только мертвые. Онью зубами открывает себе и Тэмину две бутылки пива. За пенистым хмельным напитком следует золотистая влажность рома. Бильярдные шары начинают самостоятельно перекатываться по зеленому бархату бильярдного стола, кий служит опорным шестом. Какие-то бородатые мужики добротно хлопают по плечам поддатых парней своими широкими лапищами, и изрыгают из себя добродушные смешки. Онью замечает побледневшее лицо Тэмина и мускулистую руку, лезущую невинному парню в штаны. В голове у владельца Кадиллака прорывает плотину ясности, отрезвляя ум. Он хватает Тэмина за руку и, бросив на стол пятидесяти долларовую купюру, выволакивает его из бара. Всю дорогу под ночным прохладным занавесом Онью не выпускает маленькую ладонь Тэмина из своей руки. Проходя мимо припаркованного Кадиллака, он сворачивает к нему и забирается на крышу машины, затаскивая за собой белобрысого спутника. Небо Мейпл Хилла пестрит темно-синим полотном, с рассыпанными по нему мерцающими точками звезд. Парни задумчиво вглядываются в четкие очертания созвездий, и, словно в детских журналах, соединяют звезды блестящими золотыми линиями. Кто-то неуклюжий разлил по небу молоко, и белая зернистая дымка, словно витиеватое кружево, рассекает небо неровным надрезом. * * * Канзас Сити, Колумбия, Сент Луис, Спрингфилд. Парни, словно профессиональные ювелиры, нанизывают на тонкую нить городские жемчужины. В Оклахоме Тэмин задает вопрос, который вводит Онью в длинные раздумья, пока они сидят за столиком в стейкхаузе Микки Мантля: - Хён, а что ты больше всего любишь в этой жизни? Долговязый парень, прячущий кольт в бардачке, находится, что ответить, лишь когда официантка приносит им два дымящихся стейка и вязкий кофе: - Машины и дороги. - Девушки в список не входят? - Машина и есть моя любимая девушка, - уже не задумываясь, отвечает Онью, делая небольшой глоток ароматного напитка. * * * Два дня они куролесят по Техасу. Парни валяются на безупречно зеленом газоне на берегах Тринити в Далласе, заезжают в Мидленд, Одессу, Сан-Анджело. Проезжая мимо пустыни Чиуауа, им приходится прикрывать глаза, так как покрывало из гипсовых песков слепит своей снежной белизной. Шины стираются о раскаленный асфальтовый покров 10-той автомагистрали. Жара истощает. * * * На подъезде к Хьюстону карбюратор чихает серым облаком вонючего, густого дыма и машина глохнет, грустно глядя фарами в сторону Мексиканского залива. Тело ощущает прохладу, воображение рисует красочные картины играющих лунными бликами волн. Тэмин облокотился на дверцу Кадиллака и задумчиво смотрит на ночное небо, пока Онью, словно профессиональный хирург, копается во внутренностях своей машины. Словно обворованное Силиконовой долиной, небо устало подмигивает десятком блеклых сгустков космической пыли. Тэмин поворачивает голову и смотрит на темный силуэт Онью. Его руки уверенно смачивают маслянистую тряпку и, словно это женская грудь, нежно трут влажным куском ткани металлические поверхности составляющих элементов. Какой-то неприятный осадок тонким слоем покрывает сердце молодого спутника. Тэмин достает из кармана джинсов Онью пачку Кэмэла, неумело подкуривает от оранжевой зажигалки и, под недоуменным взглядом владельца машины, закашливается при первой же затяжке. Дым лезет в глаза, и Тэмин недовольно щурится, так, что на переносице формируются складки. Затянувшись во второй раз более уверенно, осветив свое лицо красным угольком сигареты, парень выпускает изо рта вертикальный столб едкого дыма. - Кажется, у меня сломался мотор, - ухмыляется он, зажав между средним и указательным пальцем правой руки белое тело сигареты. Онью ухмыляется и, без лишних телодвижений, прикасается своими губами к губам Тэмина. Отстранившись, он смачивает их языком, глотая со слюной горький вкус никотина. Быстрым движением он захлопывает крышку капота, валит Тэмина на его металлическую поверхность, уже успевшую остыть и прижимает его к машине. - Здесь понадобится более глубокий осмотр, - ухмыляется Онью, проводя огрубевшими от постоянной возни с машинами, перепачканными в масле, подушечками пальцев по молочной коже шеи Тэмина, оставляя на ней грязные дорожки следов. В следующую секунду его язык сплетается в диком мексиканском танце с нежным языком спутника. Небо прорезают звуки танго и звездная пыль укрывает от посторонних глаз два тела, переполненных дикой страстью.

@темы: shinee, fanfiction

---

Life like a subway

[Life like a subway] super junior; итук/хичоль, G, ~600 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) p.s. потому что сейчас у меня за окном дождь, а Хичоль с Итуком - одни у себя в общежитии. Look at me tell me what you see Do you believe this love is real Oh I know this love don’t last My papa say baby I warn you If anybody comes to say I love you Когда тишина пустого общежития становится невыносимой, Итук надевает очки, натягивает на уши темную шапку и идет на последнее метро. Лавируя на своей машине между немногочисленными припозднившимися домой авто, он доезжает до отдаленной и мало загруженной ветки подземки. Он паркует автомобиль в рассыпчатом столбе света уличного фонаря и неспешно шагает вниз по разрисованным пылью ступенькам станции, на которых можно отчетливо увидеть следы сотен различных подошв и точки шпилек. Словно в дешевом фильме, на стенах станции тут и там не хватает плиточных кубиков, места стыковки изъедены грибком, по перрону, подхваченные порывом ветра от проезжающих составов, летают обрывки газет и цветных рекламных буклетов. Итук наблюдает, как темнота одну за другой поглощает лампочки и с блаженством вдыхает запах сырости. Со скрежетом подъезжает последнее метро. Словно в лошадиной упряжке водитель тянет на себя поводья и сотни лошадиных сил встают на дыбы, фыркают, дышат, раздувая ноздри, и недовольно тормозят. Итук ступает внутрь вагона, хватаясь за поручень, делает большой разворот и быстро садится на крайнее место. Еще десять станций он едет не один. Раз за разом он наблюдает, как люди покидают вагон. Сонные и мятые, как старые плюшевые мишки-увальни, незнакомцы вываливаются из разверзнувшихся с шумом дверей. В конце концов, он становится единственным обладателем целого вагона и стаскивает с себя очки и шапку, довольно потирая две натертые точки на переносице. Словно капсула света, поезд едет по тайным подземным проводам. В полуоткрытые окна слышен неземной рев ветра и скрежет колес, пытающихся каждую секунду вырваться из цепкой хватки рельс. Громадный механический червяк спешит домой, вгрызаясь фарами в цементную темноту. Уезжая с очередной станции – на ней гасят все огни, складывается впечатление, что состав ворует у людей свет и утаскивает его с собой под многометровый слой земли, щебня и цементных пластов. Когда до последней станции две остановки, случается внеплановое резкое торможение и Итук, не пытаясь удержатся, тяжело валится боком на сиденье. Он продолжает так лежать, ощущая мерное покачивание. Руки безжизненно свисают, в расслабленных ладонях выдаются вперед указательные пальцы. Он – составляющая часть вагона. Он есть поезд. Итук чувствует, как водитель нажимает на определенные точки его организма и как он послушно выполняет все команды. Словно заведенный, он шепотом повторяет за записанным на пленку мужским голосом, называющим станции и напоминающим, для кого эти места предназначены и что не надо забывать. Итуку неприятно, как после удара веткой крапивы. Он трет шею, пытаясь уменьшить боль от тысяч невидимых маленьких ядовитых иголок. Горло отекает и Итук не может говорить. Когда-то он забыл в вагоне кое-что важное, что по нахождению не сдашь в камеру хранения. Забыл сказать те слова, от которых много что зависело и сейчас укоризненно смотрит на динамик, который бесчеловечно молчит и не напоминает те самые строчки. Вот и последняя станция. Итук тяжело поднимается, хватает шапку и очки, выходит из вагона. На перроне уже погашен весь свет. В правом и левом конце, в желтом свете одинокой лампочки, стоят управляющие станцией. Их лиц не видно, но они явно испытующе смотрят на темный силуэт по центру перрона. Перед Итуком выбор из двух одинаковых вариантов. Он идёт направо лишь потому, что очки у него в правой руке. Стоило ему сделать шаг, как слева погас свет. Изменить выбор, после того, как он сделан, нельзя. На улице медленно идет мелкий, мокрый снег. Несколько мгновений Итук наблюдает, как отдельные снежинки топятся в небольшой луже перед выходом из подземки. Их небольшие граненые тельца формируют дребезжащие круги на водной глади зеркального куска ночного неба и становятся частью отражения. Холод пробирается под гольф, словно маленькие змейки, обволакивая кольцами тело. Итук делает несколько шагов и вдруг ощущает, как чьи-то руки обнимают его и скрещиваются у него на животе. Кончик носа утыкается в затылок и шею обдает теплый воздух. Итук приподнимается на цыпочки и кладет голову на плечи сзади стоящего человека. Он тогда забыл важные слова, но в свое время сумел сказать их иначе.

@темы: super junior, fanfiction

---

Affection

[Affection] тэджун/хёнсок, NC-17, POV, ~2800 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) примечание: 50% текста - секс. I found a man I can trust free me, free us~ Я не знаю, как это произошло. Сейчас я стою голый под водными струями душа чужой квартиры и готовлюсь к тому, что меня будут трахать. Думал ли я когда-нибудь, что мой первый секс будет с мужчиной, к тому же я явно буду снизу – никогда. Мне нужны деньги, очень большая сумма, что бы купить своей девушке серьги с бриллиантами, которые ей понравились. И я даже не знаю, люблю ли я её так сильно, что бы идти на такие жертвы. Я не считаю себя проституткой, это вполне обычная работа, по-другому мне деньги никак не заполучить. К тому же я уже в душе, мои вещи в комнате и если что – не побегу же я голышом по улице. «Мда, Пак Хёнсок, ну ты и даешь. Собираешься раздвинуть ноги перед человеком, которого боготворишь, который сделал из тебя того, кем ты сейчас являешься». Почему-то секс с Тэджуном не казался таким уж грехом, или проблемой. Я не смотрю косо на голубых, более того – бывало, посматривал довольно красочное гей-порно и сам не раз задумывался, каково это, с парнем. И вот сейчас я испытаю на своей шкуре все прелести секса, своего первого и не обычного секса. В какой-то степени мне повезло. У меня очень опытный партнер: что девушек, что парней у него было много. А уж поз и премудростей он знает уйму, я уверен, что он не станет мне причинять боль. По крайней мере – сильную. Пока я был в душе – всё было замечательно. Но как только я ступил на паркет спальни – меня обуял страх и чувство собственной ничтожности. Господи, что я делаю!? Я собираюсь позволить себя поиметь! Это же ужасно и гадко! Нет-нет, это ненормально. Я ведь простой парень, у меня есть девушка, я подрабатываю официантом и моделью. Действительно захотелось убежать сломя голову прочь из этого гадкого места, подальше от этой кровати, на которой даже страшно представить, сколько оргий было. Я, красный как рак, как девушка в первую брачную ночь, стоял перед громадной кроватью и с ужасом смотрел на нее. Воображение рисовало красочные картины занятий любовью, в ушах стояли гулкие стоны. Я замотал головой, что бы избавится от фантазий, да так, что капли воды с волос разбрызгались на два метра вокруг. Я не заметил, как Тэджун подошел сзади и ловким движением руки сбросил с меня набедренное полотенце. Как только оно упало, я стыдливо закрыл лицо руками, как маленькие дети закрывают глаза, думая, что их никто не видит. Я знал, что сейчас красный от стыда. Я никогда ни перед кем не стоял голым. Более того, передо мной никто не стоял обнаженным в реальности. Тэджун с силой дернул меня за локоть, заставив повернутся к нему лицом. Он отнял мои руки от лица, но я держал глаза закрытыми. - Открой, - Тэджун сказал это таким властным голосом, которому нельзя было противиться. Как раб, я повиновался. Медленно я открыл глаза и сразу же захотел их закрыть. Я видел полностью голого Тэджуна. Не такого, к которому привык, который всегда обалденно одевается, ездит на своей машине, у которого своя квартира и магазин. Мне казалось, что ко мне снизошел сам Адам. Тэджун был безупречен, что мне стало стыдно за свой вид. Я был как вытянутая глиста, нескладный и худой. У меня не было и тени мышц, широких плеч и сильных ладоней. Я готов был втирать в его кожу оливковое масло. Его пресс светился небольшими, но аккуратными кубиками, плечи были развернутыми, осанка и бедра притягивала взгляд. Он не был накачанной горой бицепсов, но был сексуально подтянут и я понял, почему у него такой богатый арсенал девчонок, готовых раздвинуть ноги по его первому зову. Наверное, я сам был влюблен в него, раз согласился на эту авантюру. Движимый какой-то внутренней силой, я прикоснулся к его груди. Как только подушечка моего указательного пальца прикоснулась к его коже, я подумал, что Тэджун рассыплется в пыль прямо перед моими глазами. Мне казалось, я сплю. Он был идеален физически, не завидовать и не восхищаться было нельзя. Я стоял перед ним, как мокрый цыпленок, и был удивлен, когда в ответ на мое прикосновение, он прикоснулся ладонью к моей щеке, а затем – губами к моему лбу. Это не было похоже на поцелуй, или на то, как родители меряют своим детям температуру. Его губы обжигали мой влажный лоб и я готов был от внезапно накатившей на меня слабости упасть перед Тэджуном на колени. Когда Тэджун отстранил свои губы от моего лба, мне захотелось захныкать от недовольства. Внутри всё загоралось, воспламенялось. Мне хотелось прильнуть к нему всем телом, доверчиво смотреть в его глаза и умолять взять меня. Мне было всё равно, что мы оба парни. Увидев его таким, я возжелал отдаться ему. Это было демоническая сила, вожделение и сладострастное влечение. Он был прекрасным дьяволом, влекущим своим телом и взглядом в пучины блаженства. Но когда он властно притянул меня к себе за бедра и впился губами в мои губы, я не нашелся ничего, кроме как сделать два шага назад, не размыкая поцелуй. Это произошло так неожиданно, и хотя я готовился – все равно был не готов. Где-то внутри мне было страшно. Назойливая мысль о неестественности жгла извилины, но мой уже стоящий член плевать хотел на доводы разума. Тэджун делал шаг, я делал полтора, так что скоро я ногами уперся в кровать. Тэджун, ни секунды не мешкая, повалил меня на простынь. Мы катались по кровати до той степени, пока я не оказался задницей к её спинке, в добавок ко всему – на коленях. «Сейчас должно произойти», - думал я. Меня накрыла волна необузданного страха. Еще пару секунд – и случится непоправимое. Я не пил, но был пьян. Вновь захотелось, как истеричка, закричать и, не мешкая, убежать прочь отсюда. Деньги не стоили этого, думал я, но телу уже было плевать. Неожиданно, пока я спорил сам с собой, два пальца с чем-то липким и холодным прикоснулись к моему анальному проходу. Я ойкнул, чем заставил Тэджуна рассмеяться. Вновь краска залила мне лицо, заставив его цвет сравнятся с цветом моих крашеных волос. Я не смог заставить себя обернутся и посмотреть на то, как улыбается Тэджун и тем более на то, что он делал со мной. Мне было страшно, и я бросал все силы на то, что бы бороться с этим страхом. Тем временем Тэджун ввел один палец мне в проход. Сначала было холодно, так как смазка была не теплой, но больно не было. Наверное потому, что у Тэджуна вытянутые и аккуратные пальцы. Он не водил им внутри, просто держал, пока я не привык к ощущению наличия чего-то постороннего. Затем он ввел второй, заставив меня растопырить пальцы своих ладоней. В моей груди наростало чувство тревоги. До этого всё было простой игрой, но настоящая схватка начнется именно сейчас. Я не знал, какими будут ощущения, слишком ли больно будет и смогу ли я кончить, потому что мой член неимоверно жгло, и пока что не было возможности дотронутся до него. Пока внутри меня бушевал страх перед неизведанным, стыд равномерно разукрашивал мое тело и сковывал мышцы, Тэджун вдруг прильнул к моей спине. Я почувствовал всю фактуру его тела, ощутил, как он чмокнул меня сзади в шею и прошептал: - Расслабься. И оно случилось. Нет каких-либо метафор, способных передать это ощущение. Это был именно ввод члена в анальный проход и это было чертовски неприятно. Нет, это ни была адская боль, которая разрывает изнутри, к тому же Тэджун был осторожен. Но где два пальца, а где член. Просто небо и земля. Тэджун вводил свой член в меня медленно, пока я сцепил зубы и сжал в ладонях простынь. Нет, кричать не хотелось, но не издать стон подстреленного животного у меня не получилось. Как защитная реакция организма – я сжал мышцы анала. Тэджун недовольно шлепнул меня по ягодице и сказал: «Я же сказал, расслабься, тебе же лучше будет, назад уже дороги нет». Проще сказать, чем сделать. Несколько безуспешных попыток, и я наконец-то расслабил хватку. Я и сам чувствовал, как скованные мышцы анального прохода пытаются вытолкать то, что не принадлежит этому телу. Тэджун чуть настойчивее ввел свой член и остановился, давая мне время привыкнуть. Я не мог видеть, но готов поклясться, что он явно придерживал свой детородный орган, пока проникал в меня. Почему-то в эту секунду мне стало жутко смешно. Ну и ситуация. Я стою раком перед владельцем магазина, на который работаю. Вот прямое значение: «Мой работодатель меня поимел» Вскоре я привык к новым ощущениям и пока Тэджун не начал двигаться – всё было более менее замечательно. Я не ждал пушечного залпа, обозначающего начало траходрома, или выстрела из ружья, что я вообще мог ждать в своем положении. Было даже хорошо, что я не видел лица Тэджуна, напрямую не видел, как его член входит в меня, иначе бы сгорел от стыда прямо на месте. Но в один прекрасный момент Тэджун начал двигаться. Медленно, он вытаскивал из моего анального прохода свой член, и у меня было такое приятное ощущение, как если бы из меня вытаскивали стрелу. Организм понимал, что как только посторонний предмет покинет его – ему станет намного легче. Мне показалось, что секс заключается не сколько во вводе члена в твоего партнера, сколько в умелом выводе. Додумать мысль мне не дали, так как тот час член Тэджун вновь пошел внутрь. Как передать те чувства, возникающие, когда внутри тебя что-то ездит? Как описать, что оно было больно, но довольно приятно? Я честно не знал, куда себя деть. Мне было неудобно на локтях, но стоило прикоснутся щекой к постели, как я снова приподнимался на руках. Мне хотелось двигаться так же, как другой человек двигался сзади меня. Я чувствовал, что верхняя часть наших ног стала практически единым целым. Тэджун то держал меня за ягодицы, то приобнимал за талию, то легонько водил ногтями по моей спине. Он не вбивал меня в порыве страсти в матрас, не пытался порвать меня на куски. Он двигался очень методично, туда-сюда. Внутренним глазом я видел, какие дуги выписывает его тазобедренный сустав, как Тэджун прогибается в пояснице и как напрягаются его соски. Я слышал, как глубоко он берет воздух в легкие и как сжимает губы в блаженной улыбке. Ему явно было намного приятней, чем мне. Вдруг Тэджун обеими руками потянул кожу на моих ягодицах в разные стороны одновременно вводя в мой анальный проход член. Это просто непередаваемые ощущения блаженства. На несколько секунд я потерял ощущения боли. Мне стало нереально приятно. По натянутой внутри коже скользил большой и набухший пенис. С уголка моего рта даже капнула слюна. Мой собственный член горел так, что на глазах выступили слёзы. Мне хотелось схватить его и грубо водить по нему рукой, имитируя половой акт. Хотелось играть с крайней плотью, зацепить кончиком ногтя дырочку, сжать у основания. Но я не мог бросить баланс и перестать двигаться в такт Тэджуну. Неожиданно амплитуда движений и сила, с которой Тэджун входил в меня, поменялась. Он резко наклонился, провел языком по моей спине, схватил меня за обе руки и потянул на себя. Я беспомощно выгнулся, почувствовал, как хрустнули косточки. Тэджун начал двигаться быстрее и под другим углом, задевая что-то новое. Я слышал о простате, но сам никогда не лез туда и не пытался её стимулировать. Сейчас я понимал, почему парни становятся геями. Ради этих моментов жжения и приятной боли. С чавкающим звуком член входил и выходил из меня. Я задрал голову и открыл рот, издавая прерывистые охающие звуки. Молчать уже не получалось. Я слышал, как тяжело в нос дышит Тэджун, чувствовал, как его пальцы больно сжимают мои запястья. Я кривился. Если бы передо мной поставили зеркало – я сам ужаснулся бы гримасе на своем лице. Брови и нос были сморщенны, губы то растягивались, то широко открывались, обозначая моменты боли и наслаждения. Моя голова задралась, и я сам хотел себя от одной мысли о том, как сексуально сейчас выглядит моя шея и выгнутая спина. И вновь неожиданно Тэджун с силой потянул меня на себя, что я припечатался к его груди и животу, и мы вместе опрокинулись на кровать. Теперь я лежал сверху. Тэджун молниеносно подтолкнул меня, и теперь мои ноги обрамляли его, и, в то же время, довольно устойчиво упирались в кровать. Тэджун не переставал двигаться. От очередной смены угла входа мне хотелось выть от удовольствия. Казалось, это трение члена о стенки анального прохода внутри в буквальном смысле разжигало во мне огонь. Тэджун немного подвинул меня так, что бы я мог повернуть голову влево и видеть его лицо. Правой рукой я опирался на кровать, левой же неистово принялся мять свой возбужденный пенис. В эту секунду я вдруг подумал, как на самом деле выгляжу. У нас десятилетняя разница в возрасте, я, такой худой и нескладный, лежу на подкачанном мужчине. Даже если я и выгляжу, как рыжая блядь – мне всё равно. Мне так прекрасно, что остальное просто не имеет значения. Думаю, Тэджун чувствует себя не хуже. У моего партнера теперь были свободны руки. Тэджун провел по моему лбу, убирая мокрые пряди. Я смотрел на него и не мог налюбоваться. Он был другим: влажным, горячим и владеющим мной по всем параметрам. Если бы я был девушкой, то тот час бы женил на себе, и привез бы танк, если бы он понадобился. Во мне проснулся эгоизм и ревность. Захотелось надавать по морде всем тем, кто видел это лицо таким раньше меня. Мы были единым целым, принадлежали лишь друг другу и никому больше. Даже запах был другим. Запах уже готовой извергнутся спермы, пота, любви и секса, смешанный с запахом ванильного геля для душа. Я готов был рыдать от счастья, что переживаю такое новое для себя чувство. Хотелось собрать в баночку все запахи в комнате и в одиночку наслаждаться ими. Из размышлений меня вывел Тэджун. Он схватил меня за подбородок и притянул поближе к своему лицу так, что у меня хрустнули шейные хрящики. Он властно завладел моим ртом. Его губы были немного сухими и я поспешил увлажнить их своей слюной. Мы неистово целовались, продолжая двигаться в унисон. Теперь я приноровился, привык и двигался навстречу Тэджуну. Я с остервенением водил левой рукой по своему члену и был удивлен, когда почувствовал, как рука Тэджуна накрыла мою руку, помогая двигаться. Пока я массировал основание он водил пальчиком по краю, задевал ногтем дырочку. Я скулил, не боясь показаться смешным и нелепым. В этот момент мы доверяли друг другу, как никогда прежде. Вскоре толчки стали очень быстрыми и резкими. Я ощущал, как краснеют мои ягодицы, и слышал характерный шлепающий по ним звук. От каждого прикосновение паха Тэджуна к моей заднице, по её коже шли мелкие волны, не смотря на мою худобу. Я зажмурился и очень быстро и прерывисто дышал. Тэджун тоже закрыл глаза, продолжая покрывать поцелуями мою шею. Я кончил первым. Теплые капельки спермы, как блестящие жемчужины, покрыли росписью мой живот. В момент семяизвержения меня накрыла необычайно яркая волна оргазма, которой мне никогда не удавалось достигать раньше самостоятельно. Я расслабленно лежал и с глупой улыбкой на лице ощущал грубые и властные толчки внутри. Вдруг Тэджун полностью вошел в меня, на его переносице появились складки, и, громко и глубоко вдохнув, он задержал воздух и положение. Я понял, что Тэджун тоже кончил. Мне вдруг стало интересно, какие краски принял оргазм у него. Вслед за этим последовали еще несколько нескладных и хаотичных толчков. Я ощущал его пульс внутри себя, и еще какие-то странные сокращения мышц его члена. Всё было настолько необычно. Мы полежали так еще несколько мгновений. Затем я приподнял попу, освобождаясь от пениса Тэджуна, и буквально скатился с него. Ощущения эти нельзя описать. Было хорошо, пока он был внутри, если привыкнуть и сжать зубы, но стало невероятно легко и естественно без члена. Я подумал, что кончу только от одного этого чувства легкости. Анал горел и требовал к себе внимания десятка пожарников. Кровь в нём пульсировала быстрее и отчетливее, чем в сердце. Я лежал пластом на кровати и не знал, плакать мне от радости, что всё закончилось, или огорчения, что вот всё и завершилось. Неожиданно для самого себя мне захотелось еще круг, но я сам понимал, на сегодня достаточно приключений на одно место. Я взглянул на Тэджуна, он с заботливой улыбкой смотрел на меня. Его лицо казалось мне более красивым, чем обычно, и я не мог оторвать взгляда от россыпи капель пота на его лбу и прилипших к нему прядей черных волос. Чувствуя, что это будет выглядеть нормально, я приподнялся на руках, подполз к нему и уткнулся носом в грудь, властно положив руку ему на бедро. С сегодняшнего дня он мой. Я готов растворится в нем, в каждой его клеточке. Тэджун первым нарушил молчание: - Мне кажется, тебе надо кое-что сделать, - когда я поднял голову, то увидел в его руках свой мобильник. Я не понимал, что именно он хочет, и он видел недоумение в моих глазах. Куда я должен звонить после хорошего секса? Ни сказав ни слова он нажал на вызов. Я не сразу увидел, что он набрал номер моей девушки. И только тогда я понял, что должен сказать. - Оппа? – раздалось на том конце трубки. - Знаешь, - я на секунду замялся, подбирая слова, но плюнул на вежливость, - а не пошла бы ты на хуй? Я решил, что нам надо расстаться. Надеюсь, что мы с тобой больше никогда не увидимся. Мне было всё равно, как она отреагирует. Впервые за время нашего с ней общения я почувствовал радость от того, что сделал что-то сам – а именно прекратил это бессмысленное вытягивание из себя всех соков. Отключив звонок, я бросил мобильник куда-то назад, и он со стуком приземлился на пол. Тэджун рассмеялся: - Ну ты даешь, техника-то ни в чем не виновата. И с этими словами, он покрепче сжал меня в объятиях. Я влюбился в него за то, как он выглядит во время секса. А с деньгами разберемся потом.

@темы: ulzzangs, fanfiction

---

Der Alptraum

[Der Alptraum] shinee; ontae; R; 576 words Автор:  sulfur. ( голубой единорог) he thought that it was the real hell Онью было трудно дышать. Руки, связанные верёвкой за спиной, неудержимо ломило, запястья горели, а дельтовидные мышцы плеч больно кололо. Сил сопротивляться больше не было, а ощущая тяжесть ботинка, который давил Онью на живот и помогал воздуху покинуть легкие, не было возможности кричать. Да и он сам понимал, что его бы ничего не спасло. Даже если бы перед ним лежал лом, ему бы не хватило сил поднять этот вытянутый кусок метала. Он чувствовал, как где-то внутри него догорает маленькая искорка, именуемая пламенем жизни; чувствовал, как она тонет в литрах его собственной крови, как тяжелеет брюхо, как что-то липкое тянется по пищеводу. Его тошнило, мозг все еще посылал слабеющие импульсы, но всё, что Онью мог выдать в перерывах между холодными судорогами и трясучкой – кровь. Эта спокойная жидкость, играя металлическими отблесками, медленно покидала его. Онью плакал. Организм сам производил слёзы и с силой выкатывал их по каналам из его глаз. Он хотел что-то сказать, но лишь смотрел на человека напротив, не в силах что-либо изменить. Он видел, как какие-то черные силуэты закатывали рукава его рубашки, как двумя пальцами стучали по руке выше запястья, как тоненькая игла проникала в плоть. Онью видел, как черный дракон испускал пламя, и огонь растекался по чужим венам. Как обмякало тело, как глаза становились дьявольски черными из-за расширенных зрачков, а на губах появлялась глупая улыбка. Он видел, как одна из черных теней схватила человека напротив за светлые волосы, как сунула ему в рот свой волосатый член. Видел, как у одурманенного наркотиками парня по выгнутой шее потекла слюна. Онью казалось, что вся комната горела. Нет, ему казалось, что он попал в ад. Как бы пламя не взбиралось на него и как бы больно ему ни было, он не сгорал. Онью получал наказание за все свои грехи – смотрел, словно беспомощный щенок, попавший под колеса, как страдает самый дорогой ему человек. Смотрел, как черти стягивают с него всю одежду, как несколько раз подряд шлепают по его ягодицам своими костлявыми руками, как после этого на них появляется розоватый след. Онью бил озноб, челка, намоченная потом, прилипла отдельными прядками ко лбу. Тяжелый ботинок всё сильнее давил на живот и Онью казалось, что он проткнет его насквозь. Он хотел что-то сказать, перед тем, как уже разогретый член дьявольских слуг завладеет пропитанным наркотиками телом человека, которому он никогда не смел сказать то, что хотел. Но только и мог выдать булькающие звуки. Онью хотел, как это обычно бывает в фильмах, протянуть руку в сторону голого, содрогающегося от смеха и толчков тела, но не мог пошевелить и пальцем. Прежде, чем он успел мысленно произнести имя того человека, он услышал щелчок снимаемого с предохранителя пистолета и почувствовал, как холодная сталь коснулась его виска… Онью кричал. Болтыхался в одеяле и чувствовал, как несколько человек трясли его. Ему что-то громко говорили в ответ, лупили по щекам, пытались его спокойно посадить. Он ошалело смотрел на людей, которых не узнавал, не понимая, жив ли он. - Хён, это был кошмарный сон! Проснись, наконец! – какой-то знакомый голос вывел его из паники. Онью сидел и широко открытыми глазами смотрел на собственные руки. На них не было никаких следов веревки. Затем он затуманенным взглядом обвел обеспокоенные лица, пока не понял, кто перед ним сидит. Он был здесь, один из них, здоровый, живой, с широко распахнутыми глазами глядящий на Онью. Сдерживая слёзы счастья, наконец-то осознав, что это реальность, понимая, что сейчас это не будет выглядеть каким-либо образом компрометирующим, он подался вперед и обнял впереди сидящего парня. Тот без замешательства обнял его в ответ. - Хён, тебе приснился кошмар? - Да, Тэмин. Мне приснился кошмар.

@темы: shinee, fanfiction

---

Fetish

[Фетиш] — продолжение «Паутины» fti; Минхван/Вонбин; OOC; PG-13 Автор:  sulfur. ( голубой единорог) За Данте: на 8 кругу ада в первом рву - обольстители, в шестом - лицемеры. The DJ's playing the same song I have so much to do I have to carry on I wonder if this grief will ever let me go I feel like I am the king of sorrow... © Sade – King of Sorrow Минхвану казалось, это не красный солнечный цвет, это кто-то выпустил ему всю кровь и залил ею стены... Минхван лежал на своей кровати в позе эмбриона, «утонув» правой половиной лица в подушке. Левый глаз неотрывно смотрел на одну точку на стене, или смотрел сквозь неё, было сложно сказать. Через открытое окно доносился свист декабрьского морозного ветра, шум проезжающих по слякоти машин, хруст вдавливаемого подошвами ботинок в асфальт долгожданного первого снега. Изредка Минхвану казалось, он слышит, как зима царапает окно, рисуя ледяной витраж на стекле. Его морозило, но он не хотел вставать и закрывать окно, так же как и укутываться в одеяло. У группы выдался выходной, счастливые, ребята разъехались по домам, предвкушая домашний ужин и теплую семейную атмосферу. Все, кроме Минхвана. Он даже не пытался врать, просто сказал, что хочет побыть одному. Менеджер буркнул что-то насчёт юношеских сердец и психологической неустойчивости современных подростков, остальные молча пожали плечами, зная причину, но не пытаясь вмешиваться. Им уже было известно, что придет новый участник и заселится он на единственное пустое место – бывшее место Вонбина. Он лишь раз позвонил, сказал, что всё окей, что благополучно устроился на новом месте. Позвонил менеджеру, а не кому-то из группы, хотя у них у всех уже были мобильные телефоны. Это давило на Минхвана. Ему казалось, он хорошо знал бывшего сожителя. В любом случае достаточно, что бы получить хотя бы какое-то смс, или телефонный звонок. А еще лучше – его самого, с улыбкой на лице и холодными мандаринами в кульке, припорошенного снегом, с красным носом и грязью на ботинках. Реального и живого. И начать с порога его терроризировать, цепляться за ноги, что бы он волок капризного ребёнка по всей квартире, лично почистил треклятую холодную мандаринку, даже положил дольку в рот. У Минхвана была лишь одна слабость в этой жизни - Вонбин. И сейчас, лежа на кровати и отсутствующим взглядом пялясь на воображаемые трещины в стене Минани чувствовал себя самым что ни есть наркоманом, у которого отобрали дозу. Казалось, еще секунда и его схватит в свои цепкие пальцы эпилептический припадок, начнёт душить и вытаскивать язык изо рта, давить на грудную клетку, выкручивать пальцы, хватать судорогой за ноги и подвешивать к потолку. Но секунды шли друг за другом равномерным шагом, а комната лишь окрашивалась в алый, означая закат и завтрашнее падение температуры. Минхвану казалось, это не красный солнечный цвет, это кто-то выпустил ему всю кровь и залил ею стены. Он чувствовал себя мёртвым, героем Бартоновского гротескного мультика. Сейчас из углов начнут вылезать скелеты и утащат его за ногу в ад и будут играть им в бадминтон на 8 кругу, попеременно перекидывая с первого рва в шестой и обратно. Минхван любил Вонбина. Как люди любят трёхцветных кошек или клубничное варенье на тостах. Безумно, без каких-либо причин и оснований. Он любил его запах, обожал прикасаться к его коже под любым предлогом и даже без него, любил трогать себя его плотными, огрубевшими от постоянной игры на гитаре подушечками пальцев, утыкаться носом ему в грудь и сопеть, закидывать на него ноги во время сна и красть у него из под носа завтрак. Он искренне надеялся, что выглядит ребёнком, а не влюбленным сосунком, что бы не вызывать лишних подозрений и не дай боже каких-либо недоразумений и плачевных последствий, семейного позора, укорительного взгляда нетизенс или чего еще хуже. Казалось, что они оба умерли друг для друга, что только вот в этой комнате могла происходить магия, а теперь когда они в трёх кварталах друг от друга – больше ничего нет и не может быть. Что надо возвращаться в реальность, карабкаться по выложенным черепами стенам обратно в мир живых. Но мёртвые не встают из своих могил, а чувства так просто не умирают. Минхван приподнялся на правом локте и попытался слезть с кровати. Он плюхнулся на левый бок, больно ударившись о паркет плечом и потянув за собой покрывало. Он оглушено оглянулся по сторонам, но продолжал лежать на дико холодном полу. Наконец Минхван заставил себя доползти до бывшей кровати Вонбина. Кофта задёрлась, казалось что все 60 сантиметров до кровати он полз по снегу в тундре, вгоная под кожу сосновые иголки. Минхван схватился за край покрывала, попытался поджать ноги и встать рядом с постелью на колени, но только стянул его. Невероятным усилием воли он заставил мозг послать импульсы в нужные конечности. Левая рука подалась вперед и попыталась схватится за простынь, но по всем законам подлости земные уставы были неизменны, притяжение работало исправно и она, скомканная наполовину, стянулась на пол, потащив за собой подушку. Минхван продолжал лежать в груде тканей. Ему казалось, что рядом с ним не кровать, а большая льдина, что его засыпало снегом и он медленно замерзает. Спустя какое-то время, сам не понимая зачем, Минхван обхватил руками и ногами стянутые куски материи, как если бы на их месте был Вонбин. Но они были холодными, а в хитросплетениях нитей не было слышно пульса. Он припал губами к тому месту, где, как он помнил, должны были быть губы Вонбина и в следующую секунду разразился тихими рыданиями.

@темы: fti, fanfiction

---

Spiderweb

[Паутина] fti; Вонбин/Минхван; ООС; PG-13 Автор:  sulfur. ( голубой единорог) Возможно всё не так, как мы то видели и так, как нам позволяли видеть. Возможно они не такие дети, как нам казалось. Все эти возможно слились воедино. How did we get here? I used to know you so well Well how did we get here? Well, I think I know ... I'm screaming, "I love you so." My thoughts you can't decode © Paramore - Decode Он запутался. Запутался в Минхване как в самой настоящей паутине... Пол часа на автобусе, еще 20 минут пешком, чтобы взобраться на какой-то холм без названия. 25 километров от Сеула, а если стоять на самом верху холма – всё равно видишь всё, как на ладони. Такое впечатление, что от города невозможно скрыться. Сейчас ночь и над Сеулом навис золотистый ореол от включенного освещения. Тут и там появляются и исчезают маленькие красные и желтые огоньки фар, во все стороны от города тянутся красно-желтые блестящие нити из машин. Складывается впечатление, что Сеул – сердце чьей-то паутины. Вонбин стоял на вершине холма и всё не мог восстановить сбившееся дыхание. Грудь царапал морозный ноябрьский воздух, легкие жадно глотали кислород. Сердце стучало в груди и больно отдавало пульсацией в висках. Он ушел. Исчез из их жизни. Собрал многочисленные подаренные фанатами безделушки, духи и шмотки, и ушел, вырезав своё лицо со всех общих фотографий в съемной квартире группы. Мысленно, конечно же. Все думают, он ушел, потому что хочет заниматься другой музыкой. И еще один процент просто думает, что он лох и слабак, который не выдержал напряжения. Да, он не выдержал. Но не то напряжение, которое музыкант испытывает на сцене, в повседневной жизни, прячась от фанатов или истощение организма из-за плотного графика с минимальным временем на сон. Вонбин больше не мог находится рядом с ним. Тем человеком, с которым делил комнату, который засыпал на своей кровати, но за ночь медленно перебирался к Вонбину, оправдываясь, что боится теней на потолке. Долгое время Вонбин относился к нему, как капризному ребёнку, за которым нужен уход и присмотр. Но тот факт, что ребёнок в нём медленно исчезал и его место занимал подросток, с нежной кожей и обворожительной улыбкой, в каждым днём беспокоил Вонбина всё больше. - Кьяяяя, - из ванной донесся радостный вопль и заставил Вонбина окончательно проснутся. Вслед за ним появился Минхван, растрепанный, в трусах и одном носке на левой ноге. Он держался за подбородок, глаза сияли. Минхван запрыгнул на кровать Вонбина, который устало потягивался после короткого сна. - Хён, смотри, ну смотри, у меня начала расти борода! Ну посмотри же ты! – Минхван навис над Вонбином, затем схватил его руку и приложил к своему подбородку. – Потрогай! Я теперь настоящий мужчина! Руку щекотал маленький, еле заметный пушок. Вонбин на секунду задержался взглядом на губах мелкого. - Да, ты настоящий мужчина, значит теперь даже не думай прятаться от выдуманных теней в моей кровати, ясно?!, - Вонбин побыстрее отстранил руку от лица Минхвана и перевернулся набок, надеясь ухватить пару минут сна до прихода в комнату менеджера. - Я настоящий мужчина, но пока что не такой, как хён. С этими словами Минхван игриво обнял Вонбина, прильнув щекой к его голому плечу… В комментариях к прощальной записи в блоге скоро можно будет плавать от обилия виртуальных слёз. Жаль в жизни всё не как в он-лайн дневниках. Нельзя отредактировать сказанное, поднять чувства, удалить воспоминания, вставить смайлик там, где губы отказываются складываться в улыбку. Теперь он будет жить в отдельной квартире. Где не будет такого галдежа, не будет безумных сборов и занятых туалетов по утрам. Где не будет Минхвана. Он запутался. Запутался в Минхване как в самой настоящей паутине. Пытаясь не двигаться и не показывать себя он не заметил, как тот уверенно завернул его в кокон своего обаяния и наивности. Каждую секунду Вонбин чувствовал, что не может выбраться из неё, потому что сам хотел этого. До той поры, пока паутина не стала давить на него так, что рвала в кровь кожу. Каждую ночь Вонбин истекал невидимой кровью под давлением этой паутины чувств, стоило Минхвану забраться в его кровать и прижаться всем телом, в поисках защиты от детских страхов. Вонбин боялся. Боялся, что этот ребёнок сам запутается в той паутине, которую свил вокруг него. Он не мог позволить Минхвану страдать так, как страдал сам. Вонбин закрыл глаза, набрал в груди побольше воздуха и закричал. И этот мощный крик разрезал пополам вид ночного Сеула. Он кричал так, как никогда в жизни не позволял себе кричать. Закрывая глаза и напрягая связки, складываясь пополам, до последней молекулы воздуха в легких. Так, что становилось плохо из-за недостаточного количества кислорода, поступающего в мозг. Пока не запершило в горле и на глазах не выступили слёзы. Пока не сорвал ко всем чертям голос, который уже явно не будет таким красивым, как прежде. Пока не почувствовал, что нет ничего, что бы сдерживало его и давило извне. Уже хриплым голосом Вонбин прокричал то, что даже во сне боялся сказать шепотом: - Я люблю тебя, Минхван!... – и добавил тихо, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце в груди, - и я надеюсь, ты никогда не узнаешь об этом…

@темы: fti, fanfiction