kiss me, I'm your devil

[imponyandiknowit]

[kiss me, I'm your devil] dbsk; homin, AU, NC-17 (между ними ничего нет), ~1050 слов Автор:  sulfur. ( голубой единорог) для нее, она знает о ком я. но умышленно не называю ник. подарок, который понравился ей и благодаря этому удвоил мою любовь к этому тексту с пригоршней острых камней-слов. Your whispers fill these empty halls I'm searching for you as you call I'm bracing, chasing after you I need you more Something I can't fight I cannot escape I can spend my life lost in you! Чанмин думает, что это того не стоило, но он застревает в кровавой массе из быстро пульсирующих сердец и теряет здравый смысл; под ногами хрустит стекло битых бутылок и переливается заревом в свете узких лучей прожекторов, словно северное сияние. В зале толчея, и Чанмин ощущает себя в очереди за последним билетом на космический корабль перед концом света, пока зеленые нити лазеров стреляют на вылет в пьяную толпу. Гортань першит, легкие в самозащите скукоживаются – концертный холл пропитан сигаретным дымом, и Чанмин, пытаясь удержатся на ногах под напором потных тел, воображает себя в аду в разгар смертного сезона. Это не музыка, думает Чанмин, а симфония сломанных голосов и инструментов. Он может только мысленно рвать музыкантам струны, в надежде сломать стену не пробивного шума и звона в собственных ушах, и его воображение, как острый ноготок, цепляет силиконовые вибрирующие нити, которые после разрыва сворачиваются в большие спирали и кольца. Укор, раздувшись в груди по принципу морского ежа, вылил ведро слизистой совести куда-то в область левой пятки и Чанмин готов убежать из этого слишком шумного и тесного места, ради которого ему пришлось ночью воровато выходить из дому. На Чанмина надавливаются и постоянно теснят, зрачки, как сумасшедшие, сужаются и расширяются, ловя очередную вспышку света. Он не разбирает слов и вообще сомневается, что они присутствуют в песнях – звуки напоминают не синхронизированную работу литейного завода, ремонтной автомастерской и патефона с включенной пластинкой нацистского хора. Наконец-то, под жалобный скрип электрогитары, хлопки и топот сотни отдавленных ног, подкрепленный победоносным рыком какого-то вокалиста, выступление завершается и Чанмину кажется, что он пережил свадьбу и повсеместное совокупление викингов. Он пробирается через толпу к выходу, словно пытаясь выбраться из внутренностей кита; душная мухоловка цепко держит ядовитыми зубчиками всех своих жертв. За спиной Чанмина возня, такая, на звуки которой хочется рефлекторно повернуться, но он боится дрогнуть, остаться и подорвать ко всем чертям свой слух. Он не умеет предвидеть свое будущее. Если бы Чанмин знал, он бы никогда не пришел сюда; если бы не желание побывать на рок-концерте, он бы продолжал дома наигрывать на клавишах для семьи классические пассажи и ноктюрны. Но он прыгнул с обрыва в беспорядочность звуков, и в тот момент, когда его нога оторвалась от коричневой земли, а тело больно соприкоснулась с водной гладью музыки – он почувствовал продолжительную смерть своего прежнего «Я»; клавиши пианино разлетелись в щепки под ударом молотка. Он застыл, пораженный заклинанием, стоя каждой ногой на разной по цвету плитке шахматного пола ступенек. Под начальные аккорды песни новой группы, Чанмин, словно изголодавшийся и уставший морской котик, вынырнул из холодных океанских глубин и стал неистово втягивать клетками тела мелодию. Как сломавшийся механический робот, он повернул голову назад, и, через головы загипнотизированного сборища, благодаря ступенчатому возвышению, посмотрел на сцену. Если бы кто-то спросил его, что он увидел и попросил бы описать – Чанмин бы не смог этого сделать, как если бы у него отняло зрение и голос одновременно; это было слишком завораживающее, что бы существовать в другой форме, кроме музыки. Чанмин повис на первом попавшемся металлическом поручне, почувствовав резкую слабость в ногах, как мгновенно растаявшая сахарная вата, превратившаяся в вязкий сироп. - Юно опять дает жару, - прозвучал где-то сзади мужской баритон, подкрепленный добротным смехом. Юно. Юно, Юно, Юно. Чанмин повторял про себя это имя с навязчивой мыслью, что после тысячного раза он сможет загадать желание, и оно, как под действием волшебного амулета, обязательно сбудется. Внезапно захотелось написать это имя кровью на огрызке салфетки, бросить в коктейль и молниеносно выпить, как последний напиток перед смертоносной бомбардировкой. Ощутить его внутри себя. И опьянеть от этого чувства. Чанмин смотрел, как Юно властно держал правой рукой микрофон, и два пальца этой руки, словно два берега мостом, были соединены кольцом по форме черного креста, а между ними, дымя как краешек лампы с джином, тлел красный уголек сигареты. Его взгляд скользил, словно потерявшийся в Бермудах корабль, по голому торсу певца, и, медленно спускаясь по дорожке его черных волосков, тонул в области паха. Юно набирал полные легкие дыма, высасывая жизнь из белого никотинового тельца, и выдыхал завивающиеся облака вместе со словами песни прямо в серебряную сетку акустического прибора. Чанмин мог поклясться – Юно целует микрофон, и такое занятие любовью с музыкой создавало звук высшего уровня, пропитанного всеобщим вожделением; голос вокалиста хрипел, будто был сорван после длительных криков, и отдавал тягучей сипотцой, как перед последней ступенькой достижения финишной ленты оргазма. Юно скалился в пьяной улыбке – Дьявол, открывающий двери Апокалипсиса и выпускающий демонов на свободу. Микрофон был порталом, усиливающим эффект массового помешательства, распыляя феромоны Юно, словно губительный вирус, через колонки. И Чанмину захотелось превратиться в этот самый микрофон, почувствовать рисунок кожи губ Юно и выцарапать его себе на запястье, словно отпечаток пальцев схватившей его руки. Нужна хоть какая-то улика против преступника, укравшего его сердце. * * * Чанмин хочет что-то сказать, но горло стянуто цепью, как приговоренный к смерти узник; и он молчит, стоя в крошечной гримерке, глядя как член Юно исчезает во рту девушки с кудрявыми волосами. Ему должно быть хорошо, но его дыхание ни разу не сбито, и он смотрит своими подведенными черным карандашом глазами на неизвестного пришельца, покрывшегося, словно ожогами, пятнами стыда. - Знаешь, Чанмин, одна блондинистая сволочь как-то сказала: микрофон – это твоя девушка. Держи её так, как если бы эта сучка хотела от тебя уйти. Чанмину все равно, откуда Юно знает его имя; он смотрит на то, как Юно поглаживает каштановые кудри девушки, пока она водит языком по его пенису и хочет, что бы Юно подошел к нему и одним рывком вырвал из груди сердце, бьющееся так быстро, как трепещущая в конвульсиях канарейка, пока кровь не брызнула фонтаном у него из ушей. * * * Чанмин распадается на части, разлетается нулями и единицами, как взломленный пароль. Он стоит впереди всех, загипнотизировано покачиваясь в такт человеческим волнам. В метре он него – рука Юно, нежно поглаживающая микрофонную стойку и Чанмину кажется, что он проспал свое рождение, не услышал будильник и сейчас пытается взмахнуть крыльями находясь на стадии куколки. Юно знает в Чанмине то, что ему самому в себе не понятно, в общем – Юно знает все. Потому что здесь и сейчас, прямо на сцене, Чанмин продал ему душу со всеми телесными потрохами. А Юно, глядя своими темнее черного глазами, приседает на корточки, тянется вперед и целует Чанмина, притягивая его к себе за шею, скрепляя договор наполненной никотином слюной. И Чанмин улыбается, не смотря на то, что по вкусу целуется с горой пепла – он стал той самой сучкой, за которую надо держатся, что бы она не ушла.